— Да перестаньте! — Добров остановил ее, взяв за руку. — Неужели вы все это серьезно? Мы взрослые люди. Что особенного в том, что я провожу вас?

— Провожать меня не нужно. — Полина мягко отняла свои руки. — Меня в деревне никто не обидит. Идите домой.

И все же когда Полина вышла на воздух, Добров топтался на крыльце. Он подождал, пока она закроет клуб, и мужественно выдержал ее укоризненный взгляд.

— Нет, ну не могу же я бросить вас здесь одну?

— Что с вами делать, — вздохнула Полина. — Пошли. Они возвращались по спящей деревенской улице. Фонари в деревне почти не горели. Только возле магазина да у конторы чуть теплился их сиреневатый размытый свет. Ветер нес с полей запах талого снега, влагу весны и ее равномерный гул. Он тревожил Доброва, бередил что-то давно забытое. Хотелось разговаривать, хотелось идти куда-то.

— Полина, давайте погуляем?

Добров придал своему лицу самое невинное выражение. Но Полина решительно открыла калитку:

— Нет. Я — спать. А вы, конечно, гуляйте. Вам нужно дышать свежим воздухом. — Сказала и оставила его одного.

Добров проводил ее глазами и запоздало крикнул в спину:

— Спокойной ночи!

Дверь за ней закрылась, и Добров улыбнулся. Вспомнил: «Женщина-зима».

Где-то в конце улицы лениво побрехивала собака. С противоположной стороны деревни ей вторила другая. Добров понял, что не сможет заснуть. Он неторопливо побрел вдоль за: боров, забыв убрать с лица блаженную улыбку.

Марину поселили у бабы Кати, которую все в деревне звали Плешивкой. Самое интересное, что Плешивка вовсе таковой не являлась. Она имела довольно густую для своих лет шевелюру, которую наводила посредством химической завивки. Прозвище было не Катино, а родовое. Одного из Катиных прадедов угораздило рано облысеть. В деревне это было редкостью, и потому соседи быстренько состряпали ему прозвище — Плешивый. Потом прозвище, как водится, перешло к сыновьям, хотя у тех с растительностью на голове был полный порядок. Все Калачевы в селе с рождения звались Плешивыми. И к Кате это прозвище прилипло. Хотя у нее-то как раз волосы были густые, вьющиеся. Родилась Плешивкой и уж, видать, помирать придется с этим обидным для женщины прозвищем.

Плешивка выделила для квартирантки маленькую светлую спальню и стала с интересом приглядываться к молодой танцорке. Хотелось понять — чем живут нынешние городские девки, что у них на уме, какие интересы? Но интересов новая квартирантка открыто не проявляла. Спала до неприличия долго, потом клевала что-нибудь, как птичка, и отправлялась в клуб. Там она, говорят, беспрерывно танцевала — вела группы. Сначала к ней приходили малыши, затем — молодые девчата. А уж вечером — женщины. Народу к танцорке записалось полно. Пришлось желающих поделить и составить плотный график.

— Тебе что же, платют много, что ты так урабатываешься? — допытывалась Плешивка. — Скакать-то целый день тоже небось устаешь?

— Танцевать люблю, баб Кать. Да и что здесь делать-то еще? С тоски сдохнуть можно.

— Кавалера заведи.

Марина в ответ лишь презрительно фыркала. Выказывала презрение деревенским кавалерам.

— Пф-ф… Нормальных пацанов-то у вас нет.

— Как нет? — обиделась за своих Плешивка. — Какие в армии, какие в городе учатся. Летом понаедут, отбоя не будет.

— Летом… — передразнила Марина, словно речь шла о конце света, который, говорят, настанет, но, может, и не настанет.

Одевалась Марина хорошо. Дорого одевалась. Привезла себе из города кожаный плащ — белый, с двумя черными полосками. Словно не по деревне в грязь собиралась в нем ходить, а по проспекту. Сапоги на шпильках. Одних джинсов Плешивка насчитала у танцорки пять штук — и черные, и белые, и драные в махрах, и с картинками, и в блестящих белых камушках. «Со стразами», — объяснила Марина, блестя задницей в стекляшках перед зеркалом.

— Родители небось бизьмесьмены? — осторожно разведывала Плешивка. До смерти было любопытно, откуда у танцорки деньги на дорогие тряпки.

И Полина-медичка, и завклубом, и библиотекарша — все клубные получали мало, и работа их считалась непрестижной. Плешивка об этом по телевизору слышала.

— Стала бы я с родителями-бизнесменами в деревне отираться, — хмыкнула в ответ Марина. — Ты что, баб Кать? Обычные родители. Мама дома с братишкой сидит. А отчим на железке вкалывает. День-ночь — на двое. Живем как все.

— Как все! — причмокнула Плешивка, недоверчиво оглядывая Маринины стразы. — Как все…

Конечно, молодежь сейчас одевается хорошо. Чуть ли не каждую субботу в город на барахолку мыкаются, Автобус битком. Но надо признать — до Марины завидовским девкам далеко. То ли носить не умеют, то ли чё? Не могла понять Плешивка.

Молодежь за Мариной табуном ходит. Это не удивляет, это как раз нормально. Плешивку занимало другое: почему Марина никого не выберет себе в кавалеры? Много — это все равно что никто. Ходят пацаны за ней толпой по деревне, словно кобели весной. Крыльцо семечками исплюют, окурками палисадник загадят. Ходил бы один — не было бы такого беспорядку.

Раз в две недели уезжала Марина в город. Собиралась основательно. Набирала в магазине конфет, игрушек. Полинин Тимоха приносил ей с утра молока — утрешник, парное. Нес молоко до автобуса, провожал. Возвращалась Марина в понедельник утром. Задумчивая какая-то, смурная. Долго сидела у окна в своей спальне, пялилась в огород. Там, в огороде, промышляла толстая черная, с отливом, ворона. Косила глазом в сторону собачьей конуры. Зазевается собака — ворона шасть к миске, урвет какой-нибудь кусок. Так было почти всегда. Ворона кормилась здесь давно, отяжелела.

Наглядевшись на ворону, Марина выходила на крыльцо, курила. Плешивка в такие дни не лезла с вопросами к квартирантке. Не то чтоб из вежливости, а чувствовала, что не время. Но из этих поездок и возвращений сделала вывод: у Марины кто-то есть в городе. Этот кто-то и дает ей денег на тряпки. Возвращаясь, танцорка всякий раз тяжело переживает разлуку. «Видно, связалась с женатым», — думала Плешивка и сочувствовала Марине.

Кроме сердобольной бабы Кати, в деревне проявлял сочувствие приезжей еще один человек — медичкин сын Тимоха.

Он частенько провожал танцорку после клуба. Нес за ней тяжелый магнитофон.

Техникой обеспечил Марину Добров, которого в Завидове сразу же окрестили однозначно — Спонсор. Оставлять дорогую технику в клубе Марина опасалась — там не было сторожа. Длинный худой Тимоха безропотно тащил магнитолу от клуба до дома Плешивки. Иногда Марина и Тимоха сидели на крыльце, разговаривали. Но разве Тимоха — кавалер? Он хоть и большой, но все же пока маленький. Долго не могла Плешивка раскусить квартирантку. Мучилась. Когда раскусила — успокоилась. Но это случилось гораздо позже, когда стало совсем тепло и молодежь словно бы сбесилась — шумными стаями забродила по ночам.