— Желаю Вашему Величеству скорейшего выздоровления, — громко сказала я то, что должна была сказать, и потом шепотом добавила: — Я буду молиться за вас.

Я посмотрела на такой знакомый аналой, стоявший совсем рядом с постелью больной, а когда подняла взгляд, то в тени алькова разглядела темную фигуру отца Бартоломе, бывшего сподвижника Кентской Монахини, а ныне исповедника королевы. Он медленно поклонился, и по спине у меня побежали мурашки. Я не поклонилась в ответ, а вместо этого вновь обратила свой взгляд на королеву.

— Мне очень жаль. Ваше Величество, но король прислал меня с невеселым поручением. Он велел сказать вам, что он и леди Анна недавно поженились. Ее скоро коронуют.

— Она уже чувствует, что ребенок в ней шевелится?

Я поразилась вопросу королевы, но честно сказала, что пока никакого объявления о беременности не было, потому, конечно, таких подробностей, как сведения о движении плода в чреве Анны, нам не поступало. Повитухи всегда отличались осторожностью и ждали этого основного признака перед тем, как объявить женщину беременной.

«Вдовствующая принцесса» только пожала плечами:

— Он никогда не женился бы на ней, если бы она не носила его ребенка. Впрочем, если вспомнить все, что я слышала о ней, этот ребенок может быть от кого угодно. Например, от Марка Смитона — помнишь этого красивого молодого музыканта? Поговаривали, что Анна в него влюбилась. Или от этого негодяя Уэстона[62]. Или от Уайатта[63], ее давнего поклонника. Бриджит Уингфилд постоянно рассказывала нам о новых завоеваниях мисс Болейн.

— Да, я слышала некоторые из этих историй.

Екатерина вновь закашлялась, и отец Бартоломе вышел из тени, чтобы поднести ей кубок вина. Она выпустила мою руку, взяла кубок, сделала один глоток, затем другой. Я не могла поверить своим ушам, что слышу от моей бывшей госпожи такие слова. Удаление ее от двора сделало ее другой женщиной — резкой, полной горечи. Куда девалось ее христианское всепрощение и долготерпение? Почему я не нашла ее на аналое, на коленях, возносящей молитвы Господу?

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила меня Екатерина, промочив горло вином и вновь взяв меня за руку. — Ты, наверное, и не помнишь… Сегодня годовщина дня рождения моего новогоднего мальчика — единственного моего сына, который прожил достаточно, чтобы его окрестили.

— Я еще сама была ребенком, когда он родился, миледи, — напомнила я ей. — Это было много лет назад, когда меня еще не было в вашей свите.

Екатерина досадливо махнула похудевшей рукой:

— Какая разница! Святые отцы твердят, что Господь правит миром. Так вот, Он взял всех моих сыновей к себе еще тогда, когда они были в колыбели. И Он прибрал всех моих дочерей, кроме Марии — моего маленького сокровища. Может быть, Он также заберет сыновей Анны, и мы будем квиты? Во всяком случае, Кентская Монахиня предсказывала это.

Я улыбнулась:

— Монахиня призвала казни Египетские на Англию. И Анна страшно испугалась.

Я рассказала Екатерине о торжественном ужине при дворе короля Франции Франциска, когда Анна увидела лягушек на своей тарелке и закричала в ужасе, ибо была уверена, что свершается первая из казней и началось нашествие мерзких жаб.

— Так Анна уже почувствовала шевеление ребенка? — вновь спросила Екатерина.

— Нет, миледи, — уверила я ее.

— Ну, тогда не о чем волноваться. Кстати, слышала ли ты вести из Фландрии? Уверена, что тебе уже сообщили.

— Какие вести? — спросила я. Вдруг мне до смерти захотелось узнать, что же произошло.

— Отец Бартоломе осведомлен лучше меня.

Я взглянула на священника, который вновь приблизился к ложу королевы.

— Грехи нечестивой Иезавели вышли на свет, — проговорил он торжественно. — Говорят, она способствовала гибели Джейн Попинкорт и попыталась отравить других, кто оказался у нее на пути.

Я прекрасно помнила, как фламандка Джейн, всегда державшаяся особняком среди нас, фрейлин, и не желавшая перенимать обычаи нашего королевства, несколько лет назад оставила английский двор и вернулась во Фландрию. По мнению Бриджит, фламандку подкупили, чтобы она держала в тайне то, что знала о связи короля Генриха с Элизабет Болейн — матерью Анны. Если этот роман и имел место, то случился он в далеком прошлом, когда король был молод. Бриджит сказала тогда, что если правда о короле и матери Анны выйдет наружу. Его Величество никогда не сможет жениться на Анне. Церковь не разрешит этот союз.

Я вспомнила, что, оставляя английский двор, Джейн увозила с собой сундук, полный золота, и чудесные драгоценности, в которых она щеголяла в последние дни перед отъездом. Вспомнила я и о тайных встречах и разговорах, происходивших как раз в это время.

Было очевидно, что ей вымостили дорогу домой золотыми монетами. А затем, почти сразу же по возвращении, она подверглась нападению разбойников с большой дороги и была убита.

— Многие испытывают ненависть к распутной Иезавели, — продолжал меж тем отец Бартоломе. — И те, кто знают правду, сегодня готовы открыть ее.

— Значит, ходят слухи о том, что Анна — убийца?

Священник кивнул.

— Но ведь это не более чем слухи. Двор любого правителя всегда полон злоречивых вельмож и несдержанных на язык слуг.

— Те, кому Анна заплатила за молчание, заговорили. В ее вине теперь нет сомнений.

— И я спасла ей жизнь, — пробормотала Екатерина, отпуская мою руку. — Наверное, надо было дать ей умереть. Бедная девочка! Она — словно паук, который попадется в свою собственную паутину. Да смилостивится над ней Господь!

Екатерина вновь откинулась на подушки, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Я была обескуражена тем, что услышала, и вдобавок не хотела оставаться один на один с отцом Бартоломе, потому проворно поднялась, чтобы уйти, но перед этим бросила последний взгляд на бледное лицо Екатерины и склонилась, чтобы поцеловать мою бывшую госпожу.

За день до коронации Анну пронесли в открытых носилках, обитых золотой парчой, по чисто выметенным в честь торжества улицам Лондона. Плечи ее покрывала королевская пурпурная мантия, богато отороченная горностаем, черные волосы Анны волной спадали на спину из-под золотой диадемы, украшенной сверкающими рубинами. Рука с двойным пальцем была надежно спрятана под букетом лилий и левкоев. Выросший живот скрывался в складках малинового платья, нитка великолепных жемчужин свободно охватывала изящную шею. От жемчугов взгляд зрителя сам собой поднимался к ее прекрасному лицу и темным глазам — эти очи, как пелось в песне, «пронзили сердце короля и взяли его в плен».