Чуть в отдалении Теодор Эйке наблюдал эту сцену сквозь ветровое стекло грузовика. Луна освещала его профиль, и видно было, что он улыбается.

Группенфюрер Эйке наслаждался, выполняя свой долг. Он мог бы легко побить рекорд Кляйнкампа, если бы не считал, что физический акт повешения ниже достоинства офицера. Тем не менее он мог оценить рвение подчиненного. Это Эйке приказал написать на дверцах всех машин своей дивизии слова «НАМ НУЖНЫ ТРУПЫ, А НЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ», и в конце концов его начальник, генерал Модель, негодующе приказал убрать эти надписи.

Модель был единственным генералом, перед которым Эйке, по слухам, благоговел. Ко всем остальным он относился с холодным презрением, что, пожалуй, неудивительно, так как ранее он вступил в борьбу с такой выдающейся личностью, как генерал Буш, и одержал верх. Было это 26 мая 1940 года, Эйке совершил первое из множества своих военных преступлений: запер сотню английских военнопленных в фермерском доме в Бельгии и расстрелял их одного за другим. Буш, возмущенный почти так же, как, видимо, и эти англичане, пригрозил ему трибуналом, и на защиту Эйке встал Гиммлер. Гиммлеру не особенно хотелось спасать шкуру этого человека, но он счел, что на карту поставлена честь СС и его власти брошен вызов.

— В конце концов, — усмехнулся он, — что это за шум из-за нескольких мертвых англичан? Кто просил их сюда соваться? Почему они не могли сидеть на своем жалком островке и оставить нас в покое?

С того дня Эйке чувствовал себя особенным человеком. Считал, что Гиммлер своим заступничеством дал ему полную волю творить какие угодно зверства. Он не был связан общими законами гуманности, как остальные.

Пять дней из-за Волги с воем дул снежный буран. Он пришел из Казахстана и бушевал в степи. Русские к буранам привычны, для такой погоды они были хорошо экипированы, и этот ветер был им на руку. Нас, немцев, он терроризировал, и каждый его порыв оставлял на земле множество трупов.

Немногочисленные уцелевшие после массированной атаки русских нашли убежище в бункере неподалеку от берега Волги; мы сидели там день за днем, прислушиваясь к вою ветра и урчанию наших пустых животов. Лица под касками были окоченелыми, одежда свисала складками с исхудалых тел. Мы обнаружили, что голод мучает сильнее, чем разгром или страх.

Рейхсмаршал Геринг обещал Гитлеру отправить свои самолеты сбрасывать продовольствие оказавшейся в затруднительном положении 6-й армии, но Гитлер не потрудился спросить, откуда эти самолеты возьмутся. Даже мы, отрезанные от всего мира, понимали, что выполнить обещание Геринг не сможет. На что же рассчитывал Гитлер? На Геринга и его несуществующую авиацию? На Бога и ангелов? В любом случае казалось, что мы обречены. Геринг мог ошибаться, а Бог был уже не с нами[73]. Он уже много недель находился на стороне противника. Помощь Советскому Союзу оказывал даже отъявленный антикоммунист Уинстон Черчилль. Русских не любил никто, однако немцев ненавидели все.

Вдоль всей линии фронта громкоговорители противника вызывающе кричали:

«Сталинград стал немецким кладбищем! Каждую минуту гибнет один немец!»

На сей раз пропаганда была гласом истины. Нас убивали не русские, а погода и отсутствие пищи. Солдаты падали мертвыми на ходу. Это не преувеличение. Только что ты разговаривал с человеком, и вот он лежит бездыханным у твоих ног. Люди выкапывали норы в снегу, чтобы спастись от холода, а наутро их обнаруживали замерзшими насмерть. Мы находили выработавшие горючее танки с мертвыми экипажами внутри. Офицеры прислонялись к стенкам траншей, отдавали солдатам приказания и умирали на середине фразы. Люди мерли по ночам в бункере, и никто не догадывался, что хрупкая, тощая фигура под тонким одеялом — уже труп.

«Сталинград — немецкое кладбище… Каждую минуту гибнет немец…»

Нашей маленькой группе, пожалуй, повезло больше, чем другим: у нас были два превосходных добытчика — Малыш и Порта. Всякий раз, когда мы оказывались на грани гибели, эта замечательная парочка, взяв винтовки и старый джутовый мешок, ускользала в ночь на поиски пищи. И не было случая, чтобы они вернулись с пустыми руками. Иногда они приносили только гниющие кости дохлой лошади, но даже из них при тщательном приготовлении получалось достаточно супа, чтобы протянуть несколько дней. Однажды они вернулись с тридцатью семью банками разных консервов и половиной утки, украденных из-под носа у противника. Уходили они не с намерением красть у русских, даже Малыш с Портой не были настолько дерзки; но они заблудились в темноте, оказались за линией фронта, и тут уж казалось глупым не воспользоваться создавшимся положением. К сожалению, двое наших умерли от переедания…

— Обжоры чертовы! — ворчал Малыш, когда мы выбрасывали тела из бункера.

Вся немецкая линия обороны постоянно обстреливалась. Наш бункер дрожал под непрерывным огнем тяжелых орудий, и те уцелевшие, что все еще прятались в редких траншеях и блиндажах, буквально разлетались из своих убежищ, будто палые листья на сильном ветру. Иногда люди теряли разум и носились под градом снарядов и пуль, размахивая руками и радостно, как дети, смеясь.

Мы уже представляли собой не полк — от силы роту; просто-напросто остатки разбитых частей, собранных воедино для последних боев в Сталинграде.

Однажды у нас появился унтершарфюрер СС. Шатаясь от изнеможения, он вошел в бункер и сразу же повалился на походную кровать Порты. Порта ею очень дорожил. Он взял ее в пустом крестьянском доме во время одной из вылазок и, когда не спал на ней сам, сдавал напрокат по установленной почасовой таксе. Вид незнакомца, тем более эсэсовца, бесплатно лежавшего на ней, оказался для Порты невыносим. Он обратился к Малышу.

— Сгони его.

Малыш с дружелюбным видом прошаркал по бункеру, поднял эсэсовца и швырнул на пол, где, к всеобщему крайнему удивлению, он как ни в чем не бывало продолжал храпеть.

Через несколько минут после появления унтершарфюрера дверь распахнулась от удара сапогом, и в бункер ворвался генерал СС с автоматом наготове. Встал, высясь над всеми, словно Колосс Родосский, свирепо озирая нас, лицо его под меховой шапкой было синим от холода.

— Ну? Языки проглотили? Кто здесь командует? Кто старший по званию?

Старик вышел вперед.

— Я.

Колосс смерил Старика взглядом, и губы его насмешливо искривились.

— Кто ты?

— Фельдфебель Байер.

— Из какого полка?

— Двадцать седьмого танкового.

— Сколько у тебя здесь людей?

— Семь младших командиров, сорок три рядовых… У нас есть гранатомет, огнемет, два ручных пулемета и шесть автоматов.

— Боеприпасы?

— Имеются.

— Ну? Сколько?

Старик едва заметно пожал плечами.