С этими словами Иосиф развернулся на каблуках и, держа спину прямо-прямо, пошел к двери, отчетливо отбивая шаг.

Иаков оказался в довольно дурацком положении. Ну надо же куда-то девать свои миллионы! Не церкви же отдавать…

* * *

Иосиф на самом деле странно тратил выделяемые ему деньги. Странно для молодого человека его возраста. Можно сказать, что сын Иакова с детства питал нежные чувства ко всяческого рода недвижимости. Преимущественно к промышленной. Он копил карманные деньги, довольно щедро предоставляемые ему отцом, живя во Франции, тратил минимум, квартировал в самом дешевом пансионе, какой только можно было найти, среди алжирских торговцев и бедных арабов, питался один раз в день — тем, что в пансионе давали на завтрак, отчего был худ как драная кошка. Последнее обстоятельство позволяло ему также подрабатывать моделью, честно отхаживать в качестве живой вешалки оплаченное время.

«Деньги должны делать деньги!» — запала ему в голову фраза, услышанная в детстве от отца. Это было, пожалуй, самое значимое поучение, полученное им от Иакова, вроде приговора на всю оставшуюся жизнь. Ради исполнения отцовского завета Иосиф изучал нудные банковские и биржевые операции, чтобы понять, как из ста денежных единиц сделать двести за короткое время и без лишних усилий. Скопленные средства вертелись как неутомимые белки в колесе ценных бумаг, депозитов, обменных операций, обеспечивая проценты. И все это ради того, чтобы однажды купить за бесценок деревенский дом с участком возле дороги (с намерением устроить там бензоколонку) и на глазах у изумленных бывших хозяев бульдозером сровнять строение с землей. Баба заголосила, дети заплакали. Нужда заставила их продать обжитой дом, где все было так близко и дорого, но увидеть, как вся их жизнь, разрисованные детьми стены, оклеенная фотографиями артистов кухня, видавшие всякое стены спаленки будут за полчаса разрушены до основания тридцатитонным гусеничноколесным монстром, было слишком.

Баба, с грудным ребенком на руках, подошла и плюнула Иосифу в лицо. Тот вытерся, на бледном лице с впалыми щеками выступили острые углы. Дом был продан с условием, что покупатель поможет подыскать недорогую квартиру где-нибудь в поселке городского типа, чтобы семья могла устроиться с минимальными удобствами. После же недальновидного эмоционального поступка глупой тетки Иаков посчитал, что больше ничем не должен им помогать. Оставить необразованную, никогда не сталкивавшуюся с юридическими аспектами бытия женщину, на руках у которой трое детей, мал мала меньше, муж которой погиб в пьяной драке, без обещанной помощи было равносильно тому, чтобы вообще ей не заплатить.

На месте снесенного дома буквально через несколько месяцев выросла АЗС, единственная на сто километров вокруг, с небольшим мотелем и магазином. Вся прибыль с нее, а прибыль была немалая, шла в дальнейший оборот, Иосиф не брал себе ни копейки. К тому моменту, когда он так красиво отказался от наследства Иакова, по выбранной автотрассе бензоколонки Иосифа стояли через каждые сто пятьдесят километров. Трасса была длиной около полутора тысяч километров. Всего десять бензоколонок, всего десять разрушенных деревенских домов, купленных за суммы, меньшие, чем приносили за два часа работы выраставшие на их месте сооружения, и Иосиф по-прежнему не брал ни копейки из той прибыли, которую они приносили. Через пару лет налаженный бензиновый бизнес был благополучно продан за сумму, втрое превысившую первоначальные вложения. Иосиф был чрезвычайно доволен собой. Жизнь задалась с самого начала. Теперь он мог всецело отдаться своей истинной страсти — огромным промышленным сооружениям из стекла и бетона. Сознание обладания тысячами квадратных метров промышленных площадей, огромными зданиями будоражило кровь. Иосиф был постоянно возбужден, голос его еле заметно вибрировал на низких частотах, глаза лихорадочно блестели. Он так похудел, что создавалось впечатление, будто он перегоняет в деньги клетки собственного организма. Иосиф понял, что богатство — это как снежный ком: из маленького шарика, который ребенок настойчиво и терпеливо гоняет взад-вперед по сугробу, при помощи постоянно налипающего снега вырастает огромный ком, лавина, которую уже невозможно остановить. Она катится и катится вперед, повинуясь своей тяжести.

Иосиф чувствовал себя возбужденным, но несчастливым. Не то чтобы он ощущал себя несчастным. Нет. Просто чувства счастья не испытывал. Катастрофа разразилась вместе со смертью Иакова.

Получение огромного наследства, наличие которого напрочь избавило Иосифа от необходимости работать, расстроило все его планы. Не было в мире теперь ничего такого, интересного и нужного Иосифу, чего он не смог бы купить. И жизнь потеряла смысл! Достичь благосостояния отца самостоятельно, без чьей-либо помощи, было мечтой. Иосиф жмурился от удовольствия, представлял себе тот день, когда Иаков поймет, что сын превзошел его в искусстве делать деньги из денег. Именно это чувство сыграло главную роль в том наслаждении, которое получил Иосиф, отказываясь от денег отца, а теперь к чему все это? Иаков умер, все досталось Иосифу. Сын выиграл. Выиграл сокрушительно, забив все возможные голы, изрешетив ими ворота. Отец больше никогда не выйдет ни в четверть, ни в полуфинал, он выбыл из игры окончательно и бесповоротно.

Любовь? Иосиф так привык ее покупать и ему ее так охотно продавали, даже не пытаясь маскировать под какие-либо чувства, что заставить сына Иакова поверить в честные бескорыстные чувства было в принципе невозможно. Секс — это бизнес. Тело женщины — ее актив, зачастую единственный. Она должна им грамотно распоряжаться. Иосиф принимал это и уважал, как и любую предпринимательскую деятельность.

— Существует только то, что я могу потрогать руками. Все остальное — призраки, галлюцинации, иллюзии, называй как хочешь. Вся эта сентиментальная, истерическая чушь придумана некрасивыми, неудовлетворенными, закомплексованными, бедными, инфантильными, истеричными, короче — слабыми людьми. Зачем она? К чему? Какая от нее польза? Сегодня я с тобой и, может быть, буду еще месяца четыре при условии, что ты будешь достаточно интересна и сможешь разнообразить наш секс, но потом ты надоешь мне, а я тебе. Но если у тебя есть ограничитель — тебе нужны мои деньги, то у меня этого ограничителя нет. Мне нужно твое тело? — Иосиф ухмыльнулся в лицо молоденькой, самонадеянной любовнице. — тела в изобилии, желающих продать их за неимением ничего другого — огромное количество. Продать за самую разную цену — одним нечего есть, другие хотят хорошо пожить, а третьи — очень хорошо пожить. Я могу выбирать вас как куски говядины — для праздничного стола и для обычного. Вас так много… Вы такие одинаковые, так легко заменяемы. Не дуй губки, девочка, кто ты такая? Мотылек-однодневка. Истаскаешь свое нежное тело по таким, как я, купишь себе шмоток, съездишь за границу, а собрать ничего не сумеешь, нет у тебя к этому стремления, желания, воли, а есть только глупость, лень и амбиции. Куда ты пошла, дура? Думаешь, кто-то тебе что-то должен только за то, что ты вот такая? Да ни хрена! Пройдет пять-десять лет, и ты состаришься, личико твое покроется морщинами, тело расплывется, ноги покроются синими сетками, грудь отвиснет, живот вывалится, будешь рада, если какое-нибудь быдло возьмет тебя в жены. И стирать ему будешь, и готовить, и детей рожать, ненавидеть его будешь и бояться потерять больше всего на свете. Иди, иди. Мне тебя не жалко.