Когда опять садимся, атмосфера меняется. Снег меня смягчил. Не знаю, почему я такая злюка. Порой чувствую себя здесь совсем без корня и жутко боюсь.

– Вы должны понять контекст того дня.

– Хорошо, – отвечает доктор Р. (Иногда она нежная, как мать. До смерти хочется положить ей голову на колени и заснуть.) – Поясните контекст.

Делаю паузу и вспоминаю.

– Сейчас мне нужны таблетки, чтобы чувствовать себя нормально. В «Википедии» сказано, что один миллиграмм лоразепама равняется десяти миллиграммам валиума, а я в день иногда глотаю три или четыре. Подумайте: я настоящий нарик, и все законно!

– Ваш врач знал о количестве, которое вы принимали?

– Мой врач нюхает кокаин в детском туалете на Рождественской ярмарке.

– Вы кому-нибудь говорили?

– Родителям – нет. Они же поклонники цветочных эликсиров Эдварда Баха. В детстве я поранила голень, так мама уложила меня в постель и смазала ногу арникой.

– А Карл? Он знал?

– Карл сам ярый сторонник запрещенных препаратов, он был только за. К тому же, подозреваю, он предпочитал видеть меня одуревшей, менее желчной и бдительной. Видите ли, мои фарфоровые края стали мягкими и пушистыми, как вата, чтобы смягчать жизненные тычки.

– И как обстояло дело с тычками? Какие у вас с ним были отношения?

Вздыхаю и вытягиваю тонкие, как спички, ноги. На мне белые легинсы и белые носки, ноги похожи на ватные палочки. Я сделалась совсем нелепой.

– Полностью простила их с Несс. Не из соображений альтруизма, а просто потому, что не видела иного выхода. Только так можно было продолжать жить в нормальном режиме. Я хотела, чтобы дети чувствовали себя уверенно, хотела убедить Джоша, что у нас с Карлом всё в порядке. Я перестала изводить Несс – она облажалась и понимала это, но жизнь вернулась на круги своя. Пожалуй, прощение сделало связь между нами даже более глубокой. Несс с девчонками, как обычно, пропадала у нас целыми днями. Хотя… – Меня неожиданно осеняет. – Между нами говоря, приятно было бы увидеть с их стороны чуточку больше раскаяния, не помешало бы интенсивное сокрушение или на худой конец искреннее признание моего феерического великодушия…

Доктор Р. улыбается и кивает. Люблю вызывать у нее улыбку.

– Увы, теперь, получив отпущение грехов, они смеялись и шалили, совершенно глухие к причиненной боли. И потому я в одиночестве зализывала раны сахарным налоразепаменным язычком…

– Достойно восхищения, Конни. Вы молодец!

Я сбиваюсь. Из-за ее сочувствия горло сжимает, как будто меня душат маленькие ручонки. Выступают слезы. Я не хочу плакать. Боюсь, что, если заплачу, не смогу остановиться.

– Дело в том, что я их любила. И, простив, по-прежнему сохранила в своей жизни. Я их не потеряла.

– Понимаю.

– Так вот, Праздник урожая, – спохватываюсь я. – Я проснулась с ужасной болью. Месячные. Знаете, кошмарные, нерегулярные, совершенно убойные. Чувствовала себя зомби, и лило как из крана. Я изгадила простыни, ковер. Текло по ногам. После тридцати пяти лет месячных каждый раз искренне удивляюсь. Поймите… может, и понимаете: даже такой естественный процесс требовал принятия сложных решений – например, в каком порядке браться за дела. А «лекарства» здорово меня отупляли. Я была очень довольна тем, как справлялась: прокладка, стиралка, средство для чистки ковров, ибупрофен, грелка с горячей водой в высокие трусы…

На первом этаже Энни разучивала песню. Несмотря на полнейшее отсутствие музыкальных способностей, ей поручили на праздник сольную партию – надо полагать, школьные учителя исходили из принципа, что каждый проигравший должен победить. Я слушала, как она, не попадая в ноты, с чувством распевает про голодающих детей и фруктовый салат. Дочери предстояло выступать в костюме банана и торчать на сцене с другими бананами-мальчишками позади винограда. Полли была питайей, чему Энни немножко завидовала – более тропический образ, более эффектный. Несс припрягли аккомпанировать на пианино, поскольку учитель музыки заболел, и она приходила с девчонками репетировать на нашем инструменте. Это был важный день в доме Мортенсенов, и я решительно настроилась не ударить лицом в грязь. В лепешку расшибусь, чтобы порадовать близких. Воспитательный процесс с моей стороны шел в последнее время весьма сумбурно, но сегодня я это компенсирую. В церковь обещали прийти мама с папой. Джош после школы убегал на тренировку, встретимся с ним уже на месте. А потом все вернутся к нам на ужин, Лия и Полли останутся ночевать. Мы снова будем одной большой семьей. От меня требовалось сделать лазанью.

Чтобы не потерять фокус, я приняла «маминого маленького помощника»[11]. (Теперь я носила таблетки в карманах халата, кофты, плаща, сумки – ведь не знаешь, когда возникнет нужда). Утром Карл подколол меня, осведомившись, столько еще я намерена изображать жертву. И что, дескать, если я не справляюсь, он сам все приготовит и уберется, когда придет после изнурительного рабочего дня. «Замечательно, значит, договорились!» – ответила я. Заметьте, доктор Р., у меня еще оставалось что-то от былой дерзости – время от времени я пускала в Карла вонючие газы злости, засевшие глубоко в прямой кишке.

В доме воцарилась тишина. Все ушли. Я сидела на нижней ступеньке, озадаченная хаосом, который остался после ухода детей, и прислушивалась к недоброму чувству, что где-то рядом притаилось страшное горе. Пялилась на беспорядок, не в силах ничего предпринять. Зазвонил телефон. Мама – в панике, что потеряла сумочку. Спросила: «Ты в порядке, дорогая? Ты как-то невнятно произносишь слова». Необычно – в последнее время она такое редко замечала. Я растрогалась и заверила, что я в порядке, ей надо искать сумочку, а я уберу дом, схожу в магазин и увижусь с нею в церкви. Она спросила, не принести ли чего-нибудь на ужин, но я знала, что она все равно забудет, и потому сказала «не надо».

Я не вставала с этой ступеньки несколько часов – не могла решить, чем заняться в первую очередь. Позвонила за поддержкой Несс. Она, видимо, была на уроке и перезвонила позже (я все еще сидела на ступеньке). Посоветовала забить на готовку, сжульничать и купить полуфабрикат. Предложила после школы что-нибудь завезти. Но нет, я хотела все сделать сама – это же для семьи. Проявив фантастическую собранность, я проигнорировала бардак, нашла поваренную книгу, выписала список ингредиентов и отправилась в «Сейнсбери». На обратном пути заскочила в хозяйственный и в приступе чистоплотности накупила всякой всячины, так что оттопырились карманы плаща: проволочные мочалки, жидкость для удаления известкового налета с душевой лейки, средство от засоров для мерзопакостной раковины в ванной, соляную кислоту от желтизны под ободком унитаза – из схватки с домом я выйду победительницей.

На деле я так ничего и не почистила – только подняла то, что валялось на полу, и прошлась пылесосом. Сосредоточилась на лазанье и постаралась сознательно готовить ее с любовью, однако все время впадала в рассеянность и забывала, сколько чего класть. Очевидно было, что получится несъедобно. Вскоре я уже роняла слезы в бешамель (не знаю, почему меня так развезло: месячные? таблетки? чувство неполноценности?). Я завороженно размешала их в соусе, закинула в рот очередную таблетку и сказала себе, какая я дура и как мне повезло: прекрасные дети, замечательные родители и, несмотря ни на что, хороший муж.