Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он имел в виду, что она похудела.
– Привет, Джеймс. Я как раз на днях вспоминала вечеринку в доме твоего отца… Кажется, после пробных экзаменов. Помнишь?
– Разумеется. Как и мой старик! Микки Грей заблевал его постель!
Она засмеялась.
– Видел твое имя в газетах. Занимаешься мамочкой-монстром? – в радостном возбуждении спросил Сторм.
– Да, Джеймс.
– Мать твою! – воскликнул он, весь сияя.
– Честно говоря, эта кличка уже достала, – посетовала Эмма. – Все потому, что женщина белая и среднего класса. Таблоиды не стали бы тратить полосы на бедную иммигрантку, у которой лопнуло терпение… А ты чем занимаешься, Джеймс?
– Я-то… Агент по недвижимости.
– Мать твою! – сказала она.
Даги рассмеялся, перехватил официанта и передал ей бокал шампанского естественным жестом, который приличествует мужу. А она взяла, не поблагодарив, – как жена.
Достала сигареты.
– Покурю. На минутку.
На улице было холодно и странно тихо, потому что лег снег, по крайней мере, здесь, в саду, – не много, но достаточно, чтобы понизить шум города на децибел-другой. Несколько снежинок, а может, просто пепел кружился в теплом желтом свете лампочек на дереве. Праздновали где-то в Баттерси, в складском помещении на узкой улице. Эмма была не единственной, кто решил покурить. Отошла подальше и села под деревом за стол с навесом. Тонкие колготки совсем не спасали, металлическая скамья обжигала холодом мягкие безволосые бедра. Эмма чувствовала себя обнаженной во всех смыслах: холод, Конни, Эбигейл… Она никогда не говорила об Эбигейл. Лишь дважды в подробностях обсуждала ее смерть: с Саем и психиатром в первые месяцы после случившегося. Теперь это в прошлом. Эмма невольно думала о Конни, которую против воли заставляют вспоминать, и о том, как щедра она в своей честности.
– Что-то случилось?
Она подняла глаза – рядом сел Даги – и протянула ему сигарету.
– Не курю, – сказал тот, беря сигарету из ее пальцев.
Эмма засмеялась.
– Ну да. Ты у нас крутой!
– Вроде того, – ответил он, затягиваясь и возвращая.
– Всегда любил спорт.
– И люблю. До сих пор занимаюсь.
– Ты был таким способным, Даги… Зачем тебе эта айтишная скукота?
Он засмеялся.
– Не такая уж и скукота. Хотя, конечно, не столь увлекательно, как твоя работа. Тебя не тошнит, что все спрашивают про это дело?
– А что, видно? Я нагрубила?
– Черт, околеть можно! Возьми-ка куртку.
Она позволила накинуть себе на плечи куртку. Их поколение, наверное, последнее, кому свойственна такая галантность.
– Умеешь хранить секреты? – спросила Эмма.
– Конечно.
– Она потрясающая женщина.
– Кто?
– Констанс Мортенсен.
– В самом деле?
– Она мне нравится.
– А разве тебе можно привязываться к пациентам?
Эмма пожала плечами.
– Понимаешь, она не помнит само преступление.
– К счастью для нее.
– Нет, она диссоциировалась от своих действий.
Даги поежился, и Эмма придвинулась, чтобы согреть его. Это было опасно, кокетливо, но она задолжала ему тепла.
– Как думаешь, любой человек способен на что угодно при определенных обстоятельствах и неправильных препаратах? – спросила она.
– Нет, не на что угодно.
Она поняла, что ровным счетом ничего о нем не знает.
– Может, все мы просто бомбы замедленного действия…
Хмельным глазам Эммы казалось, что лампочки над ними крутятся. Даги забрал у нее бокал и положил другую руку под куртку, ей на спину. Его прикосновение будоражило, возбуждало.
– Ты очаровательна, Эмма Дейвис! Я всегда так считал.
Вот оно, мгновение, о котором она грезила, которое планировала. Эмма чувствовала, как отзывается ее тело, сердце ухает куда-то в самый низ, все существо внезапно пульсирует в предвкушении – от бразильской зоны бикини до кончика языка. Рот наполнился слюной. Она вспомнила Конни, Карла и Несс, фантастическое стремление ощутить себя живой, жить в моменте, трепетное чудо – быть человеком. Ощутила дыхание Даги у себя на лице, заглянула в знакомые темные глаза.
А потом подумала о Сае.
– Что случилось? – прошептал он, приближаясь к ее губам.
– Я хотела бы тебя поцеловать, Даги Томпсон. Больше всего на свете! Я хотела поцеловать тебя тридцать лет назад на том засаленном коричневом диване. И как же я, семнадцатилетняя, теперь буду ненавидеть себя за то, что я тебя не поцелую…
– Нет? – переспросил он недоверчиво.
– Нет…
– Всего-навсего поцелуй!
– Нет… Но спасибо.
Даги кивнул и улыбнулся, едва заметно отодвигаясь. Его глаза еще блестели.
– Благоразумная Эмма Дейвис.
В голосе угадывалось легкое раздражение, и Эмма ощутила острую радость, что пресекла все в самом начале. Верно, вспомнила она теперь, он привык получать то, что хочет.
– Не знаю, кто он, но парню здорово повезло, – сказал Даги, протягивая ей бокал.
* * *
Сейчас, субботним вечером, она ждала своего везучего парня после репетиции оркестра. Из церкви потянулась вереница музыкантов. Вот и он. Не такой, как всегда, – среди «своих», в родной стихии. Перебросился шуткой, придержал кому-то дверь. Среднестатистический мужчина средних лет, она это ясно видела; с виду ничего замечательного, и тем не менее все в нем говорило о надежности – именно к такому человеку обратишься в беде. Сай отпустил дверь и споткнулся о булыжник. На секунду ей стало за него стыдно – буффон с саксофоном. Но он был ее буффон с саксофоном, и она его любила. Эмма опрокинула в себя остатки джина-тоника и вышла из паба, на прощание улыбнувшись польской девушке за стойкой и бегло кивнув одурманенным старикам.
На слякотной улице, поднимая руку, чтобы помахать Саю, она вдруг увидела, как к нему подходит маленькая блондинка. Саванна, подруга Эдриана. Они чмокнули друг друга в щеку и нерешительно остановились, глядя по сторонам, затем неторопливо пошли к перекрестку. Свернули направо и скрылись в уютном дорогом кафе с настоящим камином. Эмма пересекла дорогу, глядя сквозь стекло, как их проводят от барной стойки к столику. Зашла в магазин велосипедов и спряталась за летающим диском, который на поверку оказался колесом. Совершенно напрасно она пряталась – они ничего не замечали, были полностью поглощены друг другом и вовсе не оглядываясь в ожидании Эдриана, как она смутно надеялась. Чем дольше тот не появлялся, тем сильнее щемило у нее в животе.