на полках не найти никаких источников по этому поводу – в библиотеке история заканчивается 2050 годом. Кроме того, все, что после 2005 года, доступно только с компьютерных терминалов, где приходится иметь дело с замысловатым текст-диалоговым интерфейсом, который я неуклюже пытаюсь освоить.

За это время я относительно мало вижу Сэма. После нашей ссоры, и вообще с тех пор, как мы вяло помирились, он отдалился от меня. Может, всему виной шок оттого, что я узнала о его репродуктивной компетентности. Так или иначе, он очень отстранен. До того как я все испортила между нами, я обнимала его, когда он приходил домой с работы. Мы вместе смеялись или болтали, и – уверена в этом! – становились ближе. Но после той ночи и нашей ссоры мы даже не прикасались друг к другу. Я чувствую себя отрешенной и слегка напуганной – наш физический контакт чреват последствиями. Будем честны: у меня в наличии – активное сексуальное влечение, но мысль забеременеть здесь пугает до оторопи. И хотя есть другие вещи, которые мы могли бы вместе делать, раз склонны к близости, я нахожу, что сложившаяся ситуация – очень эффективный способ отвлечься. Я не могу винить Сэма за то, что он избегает меня так сильно, как может. Чем скорее он выберется отсюда, тем скорее бросится на поиски своей романтической любви – при условии, что эта стерва не бросила его и не ушла на поиски полинуклеарного союза, с коим можно беззаботно обмениваться биологическими жидкостями, уже через пять секунд после того, как он присоединился к этому проклятому эксперименту. Сэм – парень вдумчивый, но, зная его удачу, почти наверняка втюрился в кого-то, кому я не спровадила бы и грана внимания.

Что ж, жизнь – не сахар.

* * *

После четырех недель на моей новой работе, за двенадцать недель до того, как Яна уйдет в декретный отпуск, я снова просыпаюсь от кошмарного сна с криком.

В этот раз все по-другому. Во-первых, Сэма нет рядом, и никто не обнимет меня, когда я вскочу. Во-вторых, я с холодной уверенностью знаю, что это правдивый сон. Не просто отвратительный фантом разума, а то, что действительно произошло со мной.

Что-то, что не сумели изъять из памяти в клинике.

Я сижу за столом в тесной прямоугольной комнате без дверей и окон. Стены цвета старого золота, тусклые, но переливающиеся; радуга дифракции отражается от них, когда я смотрю в сторону от стола. Я нахожусь в мужском теле ортогуманоида – уже не киборг-танк из предыдущего кошмара. На мне – простой наряд, что-то вроде туники, которую, как я смутно осознаю, выдают пациентам в клинике хирургов-храмовников.

На столе передо мной – стопка грубых бумажных листов, переплетенных вручную, с потрепанными краями. Я сам сделал этот носитель давным-давно, и все записанные на него доносы трижды утратили актуальность. В левой руке я сжимаю простую чернильную ручку в корпусе из кости, которую вырезал из ребра моего последнего тела – небольшой жест сумасбродного тщеславия. На дальнем конце стола стоит пузырек с чернилами, и я вспоминаю, что добыча этих чернил стоила удивительно много времени и денег. У них нет истории, плавающие в них взвесью крупицы углеродной сажи – сплошь святой изотопный рандом. Не выйдет даже сказать, из какого региона галактики они привезены. Анонимные чернила для ядовитой ручки. Как подходяще…

Я пишу письмо тому, кого пока не существует. Этот человек будет одинок, растерян, скорее всего – безумно перепуган. Я испытываю ужасное сочувствие к нему, его одиночеству и страху, потому что сам через них проходил и знаю, что ему предстоит. Но я буду рядом с ним, и мы переживем каждый момент этого ужаса вместе. (Что-то не так. Письмо, которое мне дали в период реабилитации, – три жалкие странички, а эта стопка намного толще. Что за дела?)

Я склоняюсь над столешницей, сжимая ручку так сильно, что на суставе среднего пальца образуется болезненная борозда, и старательно строчу по волокнистой бумаге. Как только я вспоминаю это чувство в своих пальцах, свою соматическую память о письме – у меня возникает ужасное чувство уверенности, глубокая внутренняя убежденность в том, что я действительно послал себе письмо из прошлого на двадцати листах, содержащее все сведения, в которых я отчаянно нуждался. Но мне разрешили увидеть лишь три страницы из него.

Дорогой «я».

Тебе, думаю, интересно, кто ты сейчас. Предполагаю, ты уже преодолел резкие перепады настроения и способен понимать эмоциональное состояние других людей. Если нет, предлагаю тебе немедленно прекратить чтение и сохранить это письмо на потом. Здесь есть вещи, которые тебя расстроят. Преждевременный доступ к этой информации может привести к твоей смерти.

Кто ты? И кто я?

Собственно, ты – это я, а я – это ты, но у тебя отсутствуют некоторые ключевые воспоминания – самое главное, все, что имело для меня значение около двух с половиной гигасекунд назад. Это большой промежуток времени. До Техноускорения жизни многих людей длились меньше. Тебе, наверное, интересно, почему я – твое прежнее «я» – захотел стереть все эти переживания. Неужто они взаправду настолько нестерпимы и страшны до умопомрачения? Нет. Отнюдь. Увы.

На самом деле, если бы я не проходил через глубокую очистку памяти пару раз до этого – пребывал бы в ужасе. Здесь, в моей голове, есть вещи, которые я не хочу потерять. Забыть один миг своей жизни – иной раз большая потеря, а забыть семьдесят земных лет жизни в один миг – практически смерть.

К счастью, забвение, как и смерть, в наши дни обратимо. Ступай в Дом Ришелье Исключительного, что в блоке «54-Медовый-Сентябрь» в Политии [9] Нефритового Рассвета, и, предъявив предложенный образец ткани, попроси поговорить с Джорданом. Джордан объяснит тебе, как распаковать мой последний бэкап из принадлежащей мне депозитной ячейки и имплантировать тебе в мозг. Процесс сложный, но речь идет о том, что делает тебя собой – и что некогда приносило тебе немало счастья. Именно наличие этого кусочка пазла в общей картине определяет, кем ты являешься по отношению ко мне. Кстати, там же найдешь воспоминание о том, как получить доступ к трастовому фонду, за которым числится четверть миллиона экю.

(Да, я та еще мразь-манипулятор – хочу, чтобы ты снова сделался мной, рано или поздно. Не волнуйся, мы с тобой одной породы – иначе и быть не может, если ты жив и читаешь это письмо.)

Теперь перейдем к основам.

Ты восстанавливаешься после глубокой операции по стиранию памяти. Вероятно, думаешь, что после выздоровления отправишься в обычное странствие в поисках работы, найдешь жилье, встретишь друзей и любовь – словом, устроишь жизнь. Так вот, ты ошибаешься. Тебе сделали эту операцию, потому что люди, на которых ты работал, обнаружили тревожную закономерность в