Известие о смерти Филиппа Ерского уже просочилось в таблоиды, иначе и быть не могло. Но пока, благодаря усилиям начальника Брагина В. К. Столтидиса, которому вовсе не улыбалось раздувание скандала вокруг столь прискорбного Хаммурапи, всё свелось к сухой констатации: трагическая гибель, не более того. Но появления всяких неприятных слухов можно было ожидать с часу на час. Что последует потом – ясно как божий день: массовый наплыв самых разных телетерминаторов во главе с программой «Пусть говорят».

Неужели и до Веры Протасовой добрались? Оперативно.

– Кто вас сюда направил? – ушла от ответа Вера.

– А вы как думаете? – ушел от ответа Брагин.

– Не так много людей знает обо мне. Тем более – в контексте Ерского.

– Петр Гусельников.

– Петя, да. – Брагину показалось, что Вера улыбается. – Отличный парень. Он очень мне помог когда-то. Что еще он сказал?

– Просто назвал вашу фамилию, и все. А еще сказал, что есть смысл побеседовать с вами о Филиппе.

– Нет никакого смысла. Но давайте поговорим.

Чертова темень, заключенная в женский силуэт! Черное солнце в протуберанцах волос: легкие, как пух, они хорошо видны на свету. И лишь лицо Веры постоянно ускользает от Брагина.

– Что вас интересует?

– Личность покойного. Назовем это так. Любая мелочь, которая могла бы хоть немного объяснить произошедшее с ним.

– Он сам. Вот вам и объяснение.

– Хотите сказать, все к тому и шло?

– Нет.

Чертовы музыканты, чертовы альтисты и скрипачи! Ни слова в простоте, даже мудрствования Грунюшкина кажутся на фоне всего этого пересказом школьных прописей в той части, где «Мама мыла раму». Ладно, зайдем с другого конца.

– Что вас связывало с Филиппом?

– Мы были любовниками, – просто сказала Вера. – Несколько лет назад. Даже жили вместе. Когда он возвращался сюда после гастролей. Если возвращался. Полноценной семьей это не назовешь, но он и не стремился.

– К полноценной семье?

– Просто к семье.

Обычное поведение баловня судьбы. Смешно отдавать себя на заклание одной-единственной, пусть и хорошенькой, девушке, когда за ближайшим углом стоит несколько потешных полков из красавиц. Или даже дивизий.

– Вам хотелось другого? Хотелось именно семьи?

– Нет.

Опять не слава богу!

– Мне хотелось смотреть на него не отрываясь.

– Понятно, – осторожно произнес Брагин. – Вы были влюблены.

– Я была инфицирована.

Если бы Вера не встретила его в прихожей, где было достаточно света, чтобы разглядеть ее, Сергей Валентинович подумал бы после сказанного: лицо женщины, возможно, как-то по-особенному изуродовано той самой инфекцией. Коллоидные рубцы или что-то похожее.

Ничего похожего.

Чистая кожа, легкий румянец на щеках, светло-зеленые прозрачные глаза. Веру Протасову можно было бы назвать красивой, но это очень сдержанная красота, неброская, никому себя не навязывающая. Догадался о ее существовании – молодец, вытащил счастливый билет. Нет – никогда ни о чем не узнаешь. А если и узнаешь – все равно не будешь жалеть, что синичка спорхнула с руки, так и не поклевав крошек.

Катя – такая же.

Старшая Верина сестра. Эта мысль только сейчас пришла в голову Брагину, вместе с другой: нужно присмотреться к Вере повнимательнее. Насколько позволяет скупой свет от бра.

– Инфицированы. Даже так.

– Ерский всегда был эпидемией. Пандемией.

– Большое количество жертв? – спросил следователь и тут же поправился: – Я имею в виду женщин… инфицированных им.

– Возможно, где-то они и существовали, но я с ними не пересекалась.

– Что не мешает вам говорить об эпидемии.

– Я же не совсем дура. И примерно понимаю, как действует на женщин очень красивый, очень талантливый и очень успешный молодой мужчина.

– Вы не ревновали его к другим? К поклонницам. Наверняка у него было море поклонниц.

– Океан. Но я не ревновала, нет.

– Он не давал поводов?

– Я их не искала. И… я всегда понимала… Наши отношения не продлятся вечно.

– Вас это огорчало?

– Убивало. Он ведь был инфекцией. И все глубже забирался под кожу. Я ни о чем не могла думать, кроме него. И его музыки, конечно.

– Гусельников сказал – Филипп Ерский был гениален.

– Слишком приблизительно звучит. Но раз люди ничего умнее не придумали… Давайте назовем это именно так.

– Он ушел от вас?

Вопрос не был невинным. И, если бы не сова на столе, Брагин не задал бы его. Или задал чуть позже, с другой подводкой. Как можно более аккуратно. Нежно. Но сова… Она спутала Брагину все карты. Где-то там, в пластиковом чреве совы (а на самом деле – в одной из комнат, обступивших гостиную, как деревья опушку), слышалось легкое посапывание. Иногда – кряхтение. Там сладко спал Верин сын, так что бывшую вторую скрипку Губернаторского симфонического оркестра можно было считать защищенной от воспоминаний. Хотя бы частично.

– Ушел?

Одуванчиковый пух волос закачался, а потом послышался Верин смех – тихий и мелодичный, похожий на все сразу. На трамвайные звонки, на музыку ветра, подвешенную к дверям этнических лавок – китайских и индийских; на мелочь, брошенную на тарелку в студенческом кафе. Вера смеялась и никак не могла остановиться, а Брагин терпеливо ждал.

– Это я ушла, – неожиданно оборвав музыку ветра, сказала она.

– Почему?

– Хотите чаю? У меня отличный чай. Крымский, с шалфеем и чабрецом.

Все не случайно, подумал Брагин. Вера совсем не случайно не включила большой свет – ей нужно было спрятаться в полутенях, в полутонах.

И чай.

Она могла бы предложить его с самого начала, как это принято в старых, славящихся чопорным гостеприимством питерских домах. Но не сделала этого. Потому что ждала не невинных вопросов. Рано или поздно, наплевав на сову или прислушиваясь к ней, Брагин все равно бы их задал. И вот тогда, чтобы выиграть время или выстроить определенную линию поведения, Вера и отправилась бы за шалфеем и чабрецом. Потому что Брагин обязательно ответил бы: «Не откажусь».

Но он откажется. Откажется.

– Спасибо. Может быть, позже. – Сергей Валентинович попытался придать своему голосу максимальную мягкость. – Значит, вы ушли.

– После того как Ерский проломил мне голову и раздробил кисть правой руки. С тех пор я больше не могу играть на скрипке.

До Брагина не сразу дошел смысл произнесенного: так буднично сказала об этом Вера. Как будто речь шла о легкой размолвке по поводу шампанского на праздничном столе – брют или полусладкое. Или культпохода в кино – мелодрама или блокбастер. Не то и не другое.