Триллер.

Добротный, выматывающий душу психологический триллер о жертвах домашнего насилия. Брагин не особый любитель, слишком уж муторно наблюдать за сюжетом. Все равно что идти вдоль анфилады комнат, в каждой из которых спрятана какая-нибудь не слишком приятная вещь, иногда – так и вовсе символически-ужасающая для обывателя: окровавленное тряпье, куклы с отрезанными головами, высохшие личинки насекомых, занавешенные зеркала.

У него в производстве было несколько дел о домашнем насилии. Их фигуранты мало походили друг на друга: разный социальный статус, разный материальный достаток; разное образование и положение в обществе. В откровенных гопниках числился только один. Все остальные подпадали под категорию приличных людей. Часто – востребованных в профессии и довольно успешных. Общим местом было только одно: изощренный садизм по отношению к близким, как правило – женщинам; женам и любовницам. Моральный, физический и сексуальный террор. Будучи не в состоянии управлять собственным гневом они творили страшные дела за наглухо закрытыми дверями собственных квартир. А в миру – на работе, среди приятелей и сослуживцев, слыли прекрасными парнями.

А Филипп Ерский – еще и гений.

Чтоб ты сдох, – подумал Брагин и только потом вспомнил, что его пожелание запоздало на несколько дней. Но все равно исполнилось.

История про собаку, раздавленную на трассе под Малера, никогда не случалась. Так утверждал Петр Гусельников. Теперь Брагин не уверен в этом. Скорее, он уверен в обратном. И не только в отношении собак.

Вспомнить бы новомодное словечко, которым принято сейчас метить всех этих деятелей.

Абьюзер, ага. Звучит слишком кокетливо, чтобы сразу вникнуть в суть. Но пусть его. Тем более что теперь понятно, почему смерть гниды-абьюзера никого не тронула. Наверняка слухи о произошедшем с Верой Протасовой разошлись по всему музыкальному сообществу, как круги по воде. Жаль, что они не достигли Брагина и таких, как Брагин.

Иногда это происходит из-за жертв. Постоянно подвергаясь издевательствам, балансируя на грани жизни и смерти, они до последнего стараются не выносить сор из избы. Они не подают заявления, а если подают – то в скором времени забирают. И объясняют это примирением сторон. Стороны примиряются и примиряются, вплоть до сто пятой статьи Уголовного кодекса. Понять это Брагин не в состоянии, кто бы ни объяснял ему психологические механизмы и мотивации. От судебных психологов, с которыми иногда приходится сотрудничать, до собственной жены Кати. То есть умозрительная конструкция симбиоза домашнего насильника и его жертвы вроде бы выстраивается. И тут же разваливается, стоит только Брагину начать усиленно препарировать ее.

Но факт остается фактом, даже если Брагин с ним в корне не согласен: эти самые абьюзеры и их спутницы безошибочно находят друг друга и составляют устойчивые пары.

Водой не разольешь.

Вот и Вера…

– Я знаю, о чем вы подумали, – сказала Вера. – О том, что я – типичная жертва домашнего насилия.

– А что бы подумали вы, услышав о проломленной голове?

– Да, конечно. Это первое, что приходит на ум.

– Заявления в полицию вы не подавали.

– Нет.

– Бесполезно спрашивать, почему – не так ли?

– Это ничего бы не изменило.

– Как долго он истязал вас?

Снова этот смех. Но теперь в нем звучат нотки высокомерия: как будто Вера Протасова знает что-то такое, о чем Брагин и большинство других людей даже не догадываются.

– Он вообще меня не истязал. До того случая он и пальцем меня не трогал. Это были обычные отношения любовников. И он старался быть не просто любовником, и иногда ему удавалось.

– Что именно?

– Быть влюбленным в меня. Во всяком случае – выглядеть влюбленным.

– А потом что-то пошло не так?

– Все было так, как нужно. До самой последней секунды.

– Если вам трудно говорить… Вспоминать…

– Нет-нет. Все в порядке.

– Выходит, он прикидывался влюбленным и до поры до времени мог контролировать свою ярость. Не давал выход гневу. Но потом корабль все равно дал течь.

– Да, – задумчиво произнесла Вера. – Примерно так все и думают, когда сталкиваются с подобной ситуацией. Примерно так думали врачи, которые вытащили меня с того света. И я не стала никого разубеждать, когда пришла в себя. Потому что людей нельзя лишать их заблуждений.

– Напрасно вы позволили преступнику остаться безнаказанным.

Она ответила не сразу. Возможно, просто не хотела реагировать на банальность. Абсолютно любой человек, если он не конченый негодяй, сказал бы ей то же самое. А то, что Филипп Ерский остался безнаказанным, – медицинский факт. Иначе скандальная история со знаменитостью обязательно всплыла бы во всевидящей Сети. На таких историях наживают капиталы все, от них кормится желтая пресса. Но ничего похожего Брагиным найдено не было. Все упоминания о звезде сводились к гастрольной деятельности Филиппа и реакции публики на его непревзойденное исполнительское мастерство. В этой части комментаторы не скупились на похвалы и выражали сожаление лишь об одном: отсутствии подробностей во всем, что касается личной жизни. Произошедшее с Верой объясняло это – но лишь отчасти.

И была в этом какая-то червоточина. Не в девушке, сидящей сейчас напротив, – в самой ситуации с Ерским. Что-то такое, что не укладывалось в обычную криминальную схему, и Брагин печенкой чувствовал это.

Вера между тем протянула руку и осторожно погладила сову.

– Слишком просто назвать его преступником. Но это ничего не объясняет и не объяснит.

– А что – объяснит?

– Вы имеете с этим дело, не я. Но мне кажется – преступниками становятся, когда переступают какую-то черту. Которая делает немыслимое, невозможное – возможным. Так вот, он не переступал черту. Он с самого начала был там. За чертой.

– Человек, который старался быть влюбленным?

– Для него это был эксперимент. Как и то, что он сделал со мной. Вы что-то говорили про ярость и гнев. И неспособность ими управлять.

– Убийства и тяжкие телесные повреждения часто вырастают именно из этого.

Понимают ли они с Верой друг друга? Брагин не уверен. Просто потому, что ему кажется: Вера пытается объяснить что-то сама себе. И понимание следователя, которого она видит первый и последний раз в жизни, – дело пятое. Если не сто двадцать шестое.

– Он был абсолютно спокоен, когда взял в руки молоток. И ему было ужасно любопытно, что произойдет дальше. После того как молоток раскроит мне череп. Я много думала об этом, когда пыталась восстановить ход событий. И его глаза я не забуду никогда.

– В них было что-то особенное?

– В том-то и дело, что ничего. Ну, разве что они стали совсем детскими. Иногда дети познают мир через жестокость, разве их можно за это винить?