«Да и зачем обязательно домой? – медленно соображала башка, еле поспевая за быстро чувствующим сердцем. – Или там клад какой зарыт? А не завалиться ли… да хоть к какой из наших, из кащенковских? А дома разве не поверят, что на дежурствах был и непрерывно везли психов, и невозможно было ни оторваться, ни позвонить? Поверят, потому как куда они денутся, ежели он с такими подарками и с деньгами придет?»

А подарки он, конечно, сейчас накупит. Не старые времена, чай, хоть и за полночь, а чего хочешь выбирай. Вот, например, супермаркет, с огромными стеклянными окнами в полтора первых этажа, в которых, вот, и он отражается… походкой пеликана. (Это, стало быть, он уже к Триумфальной, бывшей Маяковской, по Садовому кольцу подгребает.)

Заходи да покупай, чего душа рабочего подростка возжелает внезапно и жарко.

Подарки, подарочки, для дома для семьи – это уж в первую очередь. А все остальное потом. Вот, к примеру, какие бутылки стоят, еще невиданной им красоты. Да ведь и не столь важно уже, что у них там внутри: коньяк, виски, ликер? Ведь такой красоте место разве что в исторических музеях али еще в каких хранилищах. А цены…

Он разменял сто, а потом, подумав, еще сразу двести долларов и, имея в кармане за полтора миллиона рассейских, внезапно ощутил, как все это великолепие вокруг него, в сущности, недорого. Можно сказать задарма.

Для начала он купил бутылку с каким-то хвостатым плодом на наклейке и, свинтив ей горлышко, вытянул тут же, из горла, на глазах у удивленной, но сохраняющей спокойствие продавщицы. И пошла она неплохо. Даже, нечего греха таить, хорошо пошла. Зря, выходит, критикуют засилие импортных товаров. А особенно напитков. Нет, братан-критикан, ты вот набей, как я, карман-великан да и выйди в ночку летнюю, весь забашленный, а тогда и толковать с тобой можно.

Что значит нетути? Вот же я, простой труженник, сумел раздобыть заморской капусты? Сумел, а ты не сумел. Значит и пути-дороги у нас с тобой разные. Ты идешь домой баиньки, а я иду в ресторант. Я провернул крупное дело, парняра, и не тебе со мной тягаться.

Я – Петр, что по латыни значит «камень». Так, по крайней мере, практикантка-заочница шутила. Еще бы ей не шутить, когда она в это время, как бы в рассеянности, по его корню рукой шарила. А значит, я и сам – кремень. Кремневый парень, вот я кто такой на самом-то деле. И не даром мне этот заполошный целую пачку швырнул. Знал, собака, что от меня меньшей суммой не отделаешься.

Другие выпьют и бузят: приключений на свою задницу выискивают. Другое дело я. Я хоть и выпил, но вполне контролирую себя. А все потому, что я – Петр. Эта практиканточка правильно тогда заметила. Даром что руки у нее тогда были заняты, зато голова соображала. Зато уж потом, стоило только врачам из кабинета уйти, чего только она не вытворяла. Одно слово, простодушна, и при этом, можно сказать, почти до изумления. Ей дали задание – закрепить во время практики полученные ранее навыки. Она их и закрепляла.

А чего? Ни медперсонал, хотя бы в лице кремневого парня Петра, ни больные претензий к сверхисполнительной практикантке не имели.

Одного шизофреника она даже от импотенции вылечила. Жена его потом приезжала в больницу, прознала каким-то образом, что не врачей ей надо благодарить за чудо, а молодое поколение, и вся в слезах обнимала Жанну. (Это практикантку Жанной звали.)

– Он теперь, – от восторга рыдала жена, – понимать… один хрен, ничего не понимает, а работать работает. Я его теперь и не отпущу никуда. Да помилуйте, ягодка вы моя накипелая, уж и налечились мы от вас. Премного благодарны. А только теперь и пожить с муженьком. Времечко-то не казенное, утечет сквозь пальчики – не воротишь. А до конца, то есть до полного вразумления, как-нибудь вдругорядь моего дуремара доведете. Не все ж ведь и сразу, а, Жаннуля?

А Жанка вроде бы тогда, во время этого трогательного разговора, и саму жену дуремаровскую уже за ягодицы начала тискать. И как бы почти ее заваливать стала на стол операционный. Еле та у нее из-под мышки проскользнула и, как потерянная, куда-то в наклон потерялась. Петр тогда еще удивился, что Жанна где-то может недоработать. И прямо ее об этом и спросил:

– Ты чего же это? Через бельишко, что ли, не успела к ней пройти?

– Это ты Петр, что значит «камень», – тогда и перевела ему с латыни Жанна. – Не все же такие… терпеливые. Да и я, выходит, чересчур постаралась. На три точки ей сразу нажала, и по двум сегментам, ноготочками… Она и не выдержала, вся взмокла, хоть выжимай. Вот и побежала в туалет – приличия навести.

Да, душа практикантки – не потемки, а свет проникающий. Кристаллическая структура, что там говорить. Скольких она еще сможет выпрямить? На таких бескорыстных и вся-то наша медицина, а если честно сказать, то и вся наука с философией еще как-то держатся.

Мыслями Петр унесся далеко в сторону, но ноги несли его по-прежнему прямо, по Садовому кольцу. Мимо высотной гостиницы «Пекин», мимо затаившегося в конце темной аллеи планетария, высотного дома на площади Восстания, и резиденции друзей из-за океана, то есть посольства США. «И о чем только думают, бедолаги, над чем головушки свои клонят?» – подумал Петр, глядя на светящиеся даже и в этот поздний час окна бело-желтого здания. «И все-то им не спится, все-то черепушки свои американские ломают. Небось опять прикидывают, как бы им исхитриться, чтобы нашим головушкам забубённым помочь. Да так это все провести, чтобы никого не обидеть, то есть чтобы наши как бы и не заметили, что им помогают».

Ну, помогай им Бог, американцам. А перед Петром уже горел и даже как бы дрожал от возбуждения огромный вход в огромный ресторан, что на углу Садовой и Нового Арбата.

На входе Петра не ждали, и его прикид был им, конечно, подозрителен. Но если у человека в кармане пачка валюты, то в глазах у него появляются особые искорки, обескураживающие тех, кто на входе. Вроде бы и не наш человек, но вроде бы и не просто так вынырнул он из неисследованных глубин этого огромного, загадочного, как сама жизнь, города.

Пройдя внутрь, в огромный холл-вестибюль, Петр подошел к непонятно зачем дежурившему в летнее время гардеробщику (но что за галуны, ядрена в пампасы!) и наменял у него жетонов для телефона-автомата.

– Аллоу, большой бонжур. Это Манна? Как не туда? Ладно, пети-мети, мы вас привети. Первый раз можно и не туда. Жанна? Это Петр, кремень и камень, как ты говорила. Так точно, санитар из Кащенки. Не забыла, кому обязана успехами в науке? Ну то-то же. Я что звоню, кисанька. Ты хочешь видеть много денег в одной мозолистой руке?

– Много? – сомнамбулически протянула Жанна. – А это сколько?

«Специально прикидывается разнеженной со сна, – соображал быстродумающий Петр. – А какое там со сна, я не знаю, что ли, чем она вместо целительной силы сна исцеляется? Но прикинемся наивом, ладно».

– У меня очень много богатырских денег, – со значением продолжал Петр, подхваченный второй волной опьянения. – Приезжай, не пожалеешь, я кремень, и ты меня знаешь.

– А ты где?

– На углу под глобусом. Большой кабак и весь светится, собака.