— О, дорогая! Об этом каждый должен заботиться сам… — Хмель понемногу начал ударять ему в голову, делая все объяснения и выяснения никчемными и пустыми. — И хватит разговоров наконец! Мне все ясно, так что можешь убираться со своим хахалем к чертовой матери…

— Позвольте! — издал Валентин номер два возмущенный возглас. — Варенька говорила, что это ее жилплощадь! Так что мы вправе претендовать, так сказать…

— А вот это ты видел?! — зло ощетинился Скоропупов, выставив тому под нос комбинацию из трех пальцев. — Если она тебе так нужна, то забирай прямо сейчас вместе с ее тряпьем и этими деревяшками, которые она называет мебелью. Мне это все ни к чему.

— Валентин, — начала Варвара, заворочавшись на своем месте. — Ты же сам понимаешь — мне некуда идти.

— Почему это мне? — тонким фальцетом взвизгнул ее любовник. — Нам некуда идти! Нам!!!

— Вон!!! — тихо, но с выражением произнес Валентин Иванович. — Повторять дважды я не собираюсь!!

Узнав интонацию, не сулившую добра, Варвара подхватилась и уже менее чем через полчаса выталкивала обескураженного друга, нагруженного ее вещами, на лестничную клетку. Она уже почти скрылась за дверью, но вернулась, и тоном, полным презрения выдала:

— Ты был самым омерзительным, самым никчемным, самым бесполезным мужем и мужчиной!..

Сказав это, она отцепила с брелока ключ от квартиры, швырнула его к ногам мужа и независимо прошествовала в прихожую.

Тишина, воцарившаяся после ее ухода, показалась Скоропупову оглушительной. Он вытянул ноги, сцепил пальцы на животе и попытался провести тщательнейший анализ собственных эмоций. На это ушло по меньшей мере минут двадцать. Он всячески пытался настроить себя на то, что в его жизни произошло нечто непоправимое, но удивительное дело — ему не становилось худо. Более того, когда он до конца осознал, что наконец-то остался один, то, кроме облегчения, почти ничего не испытал. Да, конечно, в первый момент он был взбешен ее поведением. Но действовал скорее инстинктивно, движимый рефлексом обманутого и отверженного самца. Сейчас же, вспоминая, как Варвара долгие годы душила в нем его мужское начало, требовала от него то, что он ей никак не умел дать, поскольку поступиться своими принципами Скоропупов не мог, он вдруг понял, что почти счастлив, оставшись один.

— Не знаю, что будет завтра, — обратился он к ее фотографии, висевшей на стене в гостиной. — Но сегодня я доволен.

Валентин Иванович встал, прошел в ванную. Не торопясь принял душ, разбрызгивая воду в разные стороны, за что ранее его бы четвертовали. Натянув на себя толстый махровый халат, он пошел на кухню и приготовил себе яичницу из десяти яиц. Сколько раз он просил жену не варить ему яйца в мешочек. Ну не любил он их с детства. Вот яичница — другое дело. Так нет же, она из вредности каждое утро делала как раз то, чего он терпеть не мог.

Скоропупов с удовольствием поел, выпил два стакана молока и, решив, что сейчас самое время отдохнуть, рухнул на диван в гостиной.

Сон почти сразу же смежил его веки, но, перед тем как уснуть, он попытался вызвать в памяти лицо своей жены. Оно возникло не вдруг и будто издалека, контур был нечеткий, расплывчатый. Оно мелькнуло на мгновение перед глазами, и почти тут же его заслонил собой другой образ. Та, другая, была до дерзости красива. И не красива даже, а колдовски чарующа. Скоропупов внезапно почувствовал, что это видение взволновало его больше, чем ему того хотелось бы. Он заворочался на своем ложе, попытался отогнать будоражащие душу мысли, но они упорно лезли и лезли ему в голову.

«Ну не могла женщина с такими глазами хладнокровно выстрелить прямо в лицо!» — От неожиданного открытия, которое возникло как-то вдруг, Валентин Иванович даже приподнялся на диване.

Теперь ему сразу стало понятно то смутное чувство беспокойства, какое не оставляло его все последнее время. И как он раньше не мог прозреть? Ведь это же очевидно — девочку кто-то умело подставляет. И там, на комбинате, она, очевидно, хотела получить ответы на все вопросы, поставленные перед ней кем-то очень хитроумным.

«Она не виновата! — проговорил вслух Валентин Иванович, порадовав своим заявлением основоположника теории о презумпции невиновности. — Только как мне это доказать?!»

Ответ на вопрос очевиден — нужно найти истинного убийцу. Но на это уйдет время, а начальство назавтра потребует от него рапорт. Молодые сыскари начнут носом рыть землю, лишь бы выслужиться. Ее тут же найдут и сразу арестуют. А там не сахар…

Он вполголоса чертыхнулся и постарался отогнать от себя мысль, услужливо подсовываемую ему подсознанием.

— Я не могу этого сделать! — возмущенно заявил он непонятно кому и тут же сам себе возразил: — А почему нет?

Решение, поначалу едва возникшее и имеющее неопределенный абрис, мгновенно обрело четкость, и Скоропупов повеселел.

Конечно же! Он сделает это в интересах дела. Никто ничего не узнает. Пусть мальчики попотеют, авось и найдут то, что нужно. Его же, Скоропупова, сейчас дело — уберечь человека от следственной ошибки и постараться ему помочь.

Валентин Иванович откинулся на подушки, прикрыл глаза и, чувствуя себя благородным человеком, уснул…

— Можно мне попить воды? — Алевтина приподнялась на кровати и настороженно посмотрела на Лидочку.

Та плеснула ей в высокий стакан теплой кипяченой воды из графина и подала, едва не расплескав.

— Можно узнать, что ты здесь делаешь? — как бы невзначай поинтересовалась она, делая глотки. — Как-то не ожидала тебя здесь увидеть…

— А ты думала, что около тебя Денис будет сидеть? — насмешливо спросила та, седлая стул у окна. — Простыни тебе менять, судно подавать… Очень ему надо! Не обольщайся относительно его великодушия. Если он тебя и не бросил там, в поле, то исключительно из чувства самосохранения.

— То есть?.. — Алька поставила стакан на подоконник, благо до него она дотягивалась, и устало опустилась на свое ложе.

— Машина в поле чья торчала? Зачем ты вообще на ней поехала, идиотка?! Молчишь? То-то же! Денис, он же не дурак, знал, что если тебя там раненую найдут в поле рядом с тачкой, то по номерам дядьку его элементарно вычислят, а затем рано или поздно и на него выйдут.

— Понятно… — Старательно скрывая чувство разочарования, полоснувшее грудь, она осторожно спросила: — А вы давно знакомы?

— Очень, очень, очень давно, — Лидочка наклонилась над ней и почти не разжимая губ, попросила: — Ты поспи, а… Твои бестолковые вопросы третий день кряду мне порядком надоели. Лежала же без сознания два дня, и еще бы тебе лежать столько же!

Она забрала почти нетронутый завтрак все с того же подоконника, стакан с водой и вышла за дверь. Покидав тарелки в умывальник в кухне первого этажа, Лидочка достала из сумочки сигареты и, усевшись за стол, закурила. Обстановка накалена и явно выходила из-под контроля. За все время болезни этой фифы, как она ее про себя называла, эти двое орлов почти не выходят из ее комнаты. Попеременно дежуря у ее постели, они почти перестали замечать ее, Лидочку. Она из кожи лезла вон, чтобы ее усердие было отмечено, но все напрасно. Сказав те несколько похвальных слов, предмет ее воздыхания словно исчерпал годовой лимит хороших манер, отпущенный ему всевышним. Сейчас он смотрел мимо нее отсутствующим взглядом, и если появлялся в его глазах какой-нибудь интерес, то это было связано, как правило, с тем, есть ли у больной температура.