– Ясон ни за что не станет слушать такую клевету! Я раздобыла ему руно! Он любит меня!

Она застыла на месте, негодующая, яркая, дерзкая. Все мои попытки что-то втолковывать делали ее лишь тверже. Именно такой я, наверное, казалась бабке, когда она сказала мне: это не одно и то же.

– Медея, послушай. Ты молода, а Иолк состарит тебя. Ты не найдешь там защиты.

– Каждый день меня старит. Это у тебя много времени, а я свое тратить не могу. Что до защиты, она мне не нужна. Это лишь новые оковы. Пусть нападут, если посмеют. Ясона я им ни за что не отдам. У меня есть дар, и я им воспользуюсь.

Всякий раз, когда Медея произносила его имя, свирепая, орлиная любовь вспыхивала в ее глазах. Она вцепилась в него и будет сжимать все крепче, пока не убьет.

– А попробуешь меня удержать, – добавила Медея, – я и с тобой буду биться.

Будет, подумала я. Хоть я богиня, а она смертная. Эта с целым миром будет биться.

Ясон пошевелился. Чары слабели.

– Племянница, я не стану тебя удерживать против воли. Но если однажды ты…

– Нет. Мне от тебя больше ничего не нужно.

Медея повела Ясона на берег. Они не задержались, чтоб отдохнуть или поесть, не дождались рассвета. Подняли якорь и отплыли во тьму – только луна в дымке да непоколебимый золотой взгляд Медеи освещали им путь. Я скрывалась за деревьями – не хотела, чтобы она увидела, как я за ней наблюдаю, и стала презирать меня за это тоже. Зря беспокоилась. Она не оглядывалась.

А потом я вышла на берег, на прохладный песок, и звездный свет испещрил мое лицо. Волны усердно смывали следы гостей. Я закрыла глаза и почувствовала, как бриз овевает меня, принося с собой запахи соли и водорослей. Как созвездия над головой вращаются по далеким орбитам. Я долго ждала, прислушивалась, устремляла мысленный взгляд в открытое море. Я ничего не слышала – не скрипели весла, не хлопал парус, ветер не доносил голосов. Но его приближение чувствовала. Я открыла глаза.

Корпус корабля с изогнутым клювом рассекал воды моей гавани. Он стоял на носу, его золотой лик вырисовывался на фоне рассветного неба. Радость разрасталась во мне, давняя и острая, как боль. Брат.

Он поднял руку, и корабль остановился, неподвижно зависнув в воде.

– Цирцея! – Крик Ээта пронесся над разделяющей нас водой. От его голоса воздух зазвенел, как бронза от удара. – Сюда явилась моя дочь.

– Да. Явилась.

Лицо его просияло от удовольствия. Когда Ээт был младенцем, череп его казался мне хрупким как стекло. Мне нравилось водить пальцами по его косточкам, пока Ээт спал.

– Я знал, что явится. Безрассудная. Хотела меня связать, а связала себя. Братоубийство всю жизнь будет над ней тяготеть.

– Я скорблю о смерти твоего сына.

– Она заплатит за это. Пришли ее сюда.

Лес за моей спиной притих. Животные замерли, припав к земле. Ребенком он любил положить голову мне на плечо и разглядывать нырявших за рыбой чаек. Смех его светился, как солнце поутру.

– Я познакомилась с Дедалом.

Он нахмурился:

– С Дедалом? Он мертв давно. Где Медея? Отдай ее мне.

– Ее здесь нет.

Обрати я море в камень, он, наверное, так не поразился бы. Недоверие и ярость распускались на его лице.

– Ты отпустила ее?

– Она не захотела остаться.

– Не захотела? Она преступница, изменница! Ты обязана была задержать ее и передать мне!

Никогда не видела его таким разъяренным. Вообще никогда разъяренным не видела. Но даже сейчас лицо его было прекрасно, как вздымающая гребень штормовая волна. Можно еще попросить у него прощения, еще не поздно. Можно сказать, что она меня перехитрила. Я ведь всего лишь его глупая сестра, слишком доверчивая и неспособная проникнуть взглядом в трещины мироздания. Тогда он сошел бы на берег и мы бы… Но этой мысли мое воображение не докончило. Позади брата на веслах сидели люди. Смотрели прямо перед собой. И не шевелились – даже чтобы муху смахнуть или почесаться. Лица их были пусты и вялы, руки покрыты шрамами да струпьями. Следами ожогов.

Я потеряла его давным-давно.

Нас охлестнул ветер.

– Слышишь? – вскричал Ээт. – Мне следует наказать тебя!

– Нет. В Колхиде можешь делать что пожелаешь. А здесь Ээя.

И снова на лице его отразилось неподдельное изумление. А затем он скривил губы:

– Ты ничего не изменила. В конце концов я до нее доберусь.

– Может, и так. Но думаю, легко она не сдастся. Она похожа на тебя, Ээт, вы словно два дуба. И ей приходится с этим жить, как и тебе, видно.

Он ухмыльнулся, а затем, отвернувшись, поднял руку. Тела гребцов синхронно задвигались. Весла забили по воде, увозя его прочь от меня.

За окном шли зимние дожди. Львица моя окотилась, и детеныши ее скакали через очаг на неуклюжих новеньких лапах. Не было сил улыбаться, глядя на них. Звук моих шагов, казалось, эхом отдавался в земле. Пустое небо простирало надо мной руки. Я ждала Гермеса, хотела спросить, что сталось с Медеей и Ясоном, но он, похоже, всегда знал, когда нужен мне, и не приходил. Я пробовала ткать, но душу мою будто иглами искололи. После того как Медея произнесла это слово – “одиночество”, оно свисало отовсюду, вездесущее, липло ко мне паутиной. Я пыталась стряхнуть его, носилась вдоль берега, бегала, задыхаясь, вверх-вниз по лесным тропинкам. Я перебирала вновь и вновь воспоминания об Ээте, обо всех тех часах, что мы провели бок о бок. Вернулось то давнишнее тошнотворное чувство: что я всю свою жизнь была дурой, каждый миг.

Ты помогла Прометею, напомнила я себе. Но это оправдание казалось жалким даже мне самой. Сколько можно цепляться за те несколько минут, пытаясь прикрыться ими словно истрепанным одеялом? Мой поступок ничего не изменил. Прометей на своем утесе, а я здесь.

Дни тянулись медленно, облетали как лепестки отцветающей розы. Я бралась за ткацкий станок, заставляла себя вдохнуть его аромат. Пыталась вспомнить, каковы были на ощупь шрамы Дедала, но воспоминания, сотканные из воздуха, тут же разлетались. Кто-то придет, думала я. Столько на свете кораблей, столько людей. Кто-то должен. Я всматривалась в горизонт, пока не начинало рябить в глазах, надеясь увидеть рыбаков, грузовое судно или даже кораблекрушение. Но не видела ничего.

Я зарывалась лицом в шерсть львицы. Наверняка богам известна какая-нибудь хитрость, чтобы заставить часы бежать быстрее. Чтобы они ускользали незамеченными, чтобы уснуть на годы, а потом проснуться и увидеть мир изменившимся. Я закрыла глаза. За окном, в саду, жужжали пчелы. Львиный хвост бил по каменным плитам. Когда спустя вечность я открыла глаза, даже тени не сдвинулись.

* * *

Она стояла надо мной, сдвинув брови. Волосы темные, глаза темные, руки-ноги округлые, головка аккуратная, как грудка соловья. От нее исходил знакомый запах. Розового масла и дедовой реки.