Дария задумалась.

«Можно попробовать», – ответила она наконец и почувствовала, как сердце проваливается куда-то очень глубоко. Неужели, для того чтобы жить нормальной жизнью, они должны покинуть свой родной дом? Неожиданно ей захотелось закричать во всю силу легких, но она сумела взять себя в руки.

Парвиз разливался соловьем, рассказывая о том, какие в Америке школы, какие университеты, какие магазины, но Дария лишь молча сжимала кулаки, уставившись на стоящую на краю раковины бутылочку со средством для мытья посуды. Ядовито-зеленая жидкость ярко блестела в лучах солнца, и она подумала, что в бутылке осталось еще больше половины. Парвиз говорил о будущем Хумана, о том, что в Америке он сумеет выучиться на врача, а Дария рассматривала пузырьки на поверхности жидкости. Потом муж заговорил о Кайвоне, о его способностях, о которых с похвалой отзывались все, с кем он разговаривал, а Дария только спрашивала себя, когда же это кончится. Нет, она была согласна с тем, что человеку нужно создать условия, чтобы развивать свой талант, но на самом деле куда больше ее занимал вопрос, успеет ли она использовать оставшееся средство для посуды до того, как они уедут. На сколько сковородок, тарелок и кастрюль его хватит? На сколько дней или недель?..

«Что касается Мины… – продолжал Парвиз. – Подумай о ее натуре, о ее шади́. Она всегда жила в мире красок, но сейчас она погружена в мир, где из цветов есть только черный да серый…»

Пожалуй, подумала Дария, того, что осталось в бутылке, более чем хватит. Если, конечно, они будут действовать достаточно быстро и если им ничто не помешает… Про себя она прикинула, сколько моющего средства она может истратить, прежде чем их семья окажется на пути в Америку, и решила, что в бутылке его останется еще пальца на два. И как всегда, когда ей удавалось решить сложную математическую задачу, Дария почувствовала глубокое удовлетворение, хотя ей и было странно думать, что моющая жидкость останется стоять здесь на раковине, даже когда их уже не будет.

Самолет мчался в ночном небе. «Правильно или неправильно мы поступили?» – думала Дария. Они сами выдернули себя из родной почвы. Дети?.. Все доводы Парвиза она знала практически наизусть: свобода, страна возможностей, счастливое обеспеченное будущее… И все же ей было неприятно думать, что здесь, в Нью-Йорке, дети будут оторваны от своей большой семьи – от рода, который в ее представлениях был единственным, что могло гарантировать безопасность и поддержку. Да, они сами приняли это решение, сами вырвали себя из мира, который знали и любили, чтобы в чужом краю начать все с чистого листа. Стоило ли это того?.. Даже если их страна сошла с ума, это была их страна. Этот новый мир – Страна чайных чашек, как называла его Мина, – что они о нем знали?..

Пристроив под головой крошечную жесткую подушечку, Дария закрыла глаза в надежде уснуть, но мысли продолжали свербеть, не давая покоя. Вот если бы ей удалось собрать всех родственников и посмотреть каждому из них в глаза! Дария была уверена, что сумела бы найти нужные слова, объяснить… Она сказала бы, что не хотела уезжать, что она была вынуждена уехать и что если бы она могла, то взлетела бы в небеса, чтобы перехватить все бомбы и ракеты, которые Саддам обрушил на ее страну. Она парила бы под облаками, широко раскинув руки, и бомбы – шлеп!.. шлеп!.. шлеп!.. – падали бы в ее ладони словно спелые яблоки и тут же исчезали, как тающие снежинки, и никто из тех, кого она любила и с кем делилась своими проблемами, не погиб бы, как погибли ее мать, ее соседи и друзья.

Мысленно Дария попрощалась с каждым из близких и дальних родственников, попрощалась с Зухрой и зеленщиком Хасаном, но это почти не помогло. Когда она открыла глаза, ей стало ясно, что среди тех, кому она посылала свое «Прости!», не было ее матери. Даже в воображении Дария не могла представить себе, как она прощается с Меймени. И это было хуже всего.

Едва подумав об этом, она инстинктивно потянулась к Мине и поправила на ней одеяло. Прощание дочери с матерью… Прощание матери с дочерью… Это были вещи непредставимые, невозможные, но в новой реальности, в которой они все очутились, эти вещи существовали. Одиннадцать часов и семнадцать минут. Городской рынок. Ларек зеленщика. Лучшие в мире гранаты. Воздушный налет. Бомба… Вздохнув, Дария поглядела на спокойное лицо дочери.

Нет, подумала она, матери не умирают.

– Добро пожаловать в Америку! – шепнула Дария ей на ухо, и Мина пошевелилась в кресле, открыла сонные глаза и потерла лоб. Парвиз в соседнем ряду заполнял таможенные и иммиграционные бланки, стараясь не помять и не испортить хрустящие новенькие бумажки, ведь это были ключи к их будущему.

– Смотри, Мина, – сказала Дария, показывая на иллюминатор. – Смотри, сколько огней!

Самолет снижался, и за окном Мина увидела что-то вроде бархатного покрывала, в складках которого сверкали золотые и серебряные светящиеся точки, похожие на россыпь сказочных драгоценностей. Так вот он какой – этот загадочный Нью-Йорк! Где-то далеко в стороне промелькнуло какое-то громоздкое сооружение, напоминающее огромную женщину с поднятой вверх рукой, и она решила, что это была статуя Свободы, которую Кайвон показывал ей на картинке в книге. Мина, впрочем, задумывалась об этом недолго. Все ее внимание было поглощено бескрайним морем огней, которое раскинулось под крылом самолета, и чем больше они снижались, тем больше сверкающих точек загоралось внизу.

– Разве они здесь не гасят свет ночью? – удивленно пробормотала она.

– Не гасят. Здесь нет воздушных налетов, – объяснила Дария, – и лампы в домах могут гореть хоть всю ночь.

Самолет заходил на посадку. Он слегка накренился, и Мина почувствовала, как кровь прилила к лицу, а голова закружилась. Продолжая прижиматься лбом к прохладному стеклу иллюминатора, она смотрела на мерцающие огни, и ей казалось – стоит протянуть руку, и она сможет дотронуться до этого нового мира, впитать его в себя, сделать своим. На одно короткое мгновение Мина почувствовала – здесь она сможет получить все, что только захочет, и ни Стражи, ни Саддам до нее не доберутся. Ей даже захотелось вскочить с кресла и бежать изо всех сил – безразлично куда, лишь бы двигаться, кричать от радости, объяснять всем и каждому, как нравятся ей эти яркие огни, которые не надо тушить ночью. Если бы она могла, то собрала бы их все, как собирают цветы, украсила