шесть месяцев пролежала мать Матрона, постепенно угасая и теряя силы. Получив травму первого августа 1994 года, она прожила еще, не вставая с постели, до четвертого февраля 1995 года. Именно в этот день последовала ее блаженная кончина. Старица почила мирно и тихо. Ночью, незаметно для всех, она предала свою душу в руки Божии, закончив свой земной путь на девяносто третьем году жизни.

Отпевали почившую в ялтуновском храме. Проститься и проводить матушку приехал из Москвы архимандрит Алексий (Фролов). Он и возглавил чин отпевания. Мать Агафия всю службу просидела на табуреточке рядом с гробом своей сестры. Время от времени она вытирала платочком свои красные от слез глаза, но в остальном была очень спокойна и сдержанна. Накрыв руки Матроны, она сказала вполголоса, что та их и при жизни не показывала людям.

Лицо и руки усопшей были белые и мягкие. Не возникало никакого ощущения, что перед тобой лежит человек умерший. Людей в храме присутствовало достаточно много, но, несмотря на это, литургия и отпевание прошли в полной тишине. Все было очень просто и естественно, однако при этом чувствовалась особая торжественность, растворенная спокойствием и миром. Никто не ощущал тяжести и не испытывал гнетущего чувства, можно было с уверенностью приложить к почившей старице слова святого апостола: подвигом добрым подвизалась, течение совершила, веру сохранила…

Мать Матрона ушла из этой жизни ничем не обремененная и свободная. Освободившись от бремени тела, ее душа получила настоящую радость во Христе. Так верят и надеются на это все, знавшие старицу. Ее тело обрело покой рядом с останками ее родителей и старшей сестры Анисии. Все Петрины собирались постепенно вместе — здесь, на земле, и там, в селениях небесных. Младшей сестре Господь продлил жизнь еще на год и три месяца, возложив на нее дополнительные труды и скорби. Но и ей вскоре предстояло примкнуть к своим близким и дорогим во Христе сродникам.

Глава шестая

Мать Агафия

Кончина матери Матроны не была неожиданностью ни для окружающих, ни тем более для ее сестры. В последнее время силы Матроны постепенно угасали, и становилось ясно, что она доживает, если не последние дни, то, по крайней мере, последние месяцы своей долгой и многоскорбной жизни. Внешне было трудно понять, что испытывает, переживая смерть сестры, мать Агафия. Она по-прежнему была очень сдержанна и сосредоточенна, никак не выражая своих чувств и не обнаруживая своей скорби. Эта сдержанность, которую, впрочем, нельзя было назвать замкнутостью, всегда отличала тетю Ганю, как с любовью нежно называли ее самые близкие люди.

Тетя Ганя была человеком особенным. Эту особенность трудно передать или выразить словами, но, наверное, самым точным и верным определением ее характера и ее образа было уже упомянутое выражение матери Анисии о том, что тетя Ганя являлась человеком не земным, а небесным.

Со смертью Матроны она мало изменилась. Было видно только, что ей стало намного тяжелее. Тяжесть эта усугублялась и тем, что все более и более слабело ее здоровье, и тем, что она лишилась ощутимой поддержки. После кончины Матроны тетя Ганя стала говорить ближним и о своей скорой смерти. Тем самым она готовила их к предстоящей разлуке. Как-то она упомянула, что долго не проживет. Ей возразили, что мать Анисия и мать Матрона прожили долгую жизнь и что период времени, разделявший их кончины, был значительным. На это тетя Ганя ответила:

— Анисия жила, тут еще было с кем жить, а сейчас уж не с кем… Мне одной тяжело, не окормить всех.

Была и еще одна причина, по которой мать Агафия испытывала скорбь и страдала. Мир становился иной, изменились и люди, его населяющие. Старцев перестали понимать, они становились мало кому нужны. Верующих, близких к матушкам и по-настоящему в них нуждающихся, оставалось очень немного. Однажды утром матушка по-простому сказала:

— Вот опять Мотря приходила, ворчала и спрашивала, почему не ухожу.

— Тетя Ганя, ты-бо пожила еще, — возразили ей.

— Не для кого больше жить, — ответила старица со скорбью в голосе.

Разлучиться с телом и быть со Христом для нее, по всей видимости, было нетрудно. Можно предположить, что, как и тете Наташе, ей было возможно умереть по своему желанию. Но тетю Ганю удерживала здесь любовь к людям и особенно к близким ей и родным по духу, тем, за которых она не переставала молиться и болеть сердцем до самой своей кончины. Нам, наверное, никогда не узнать меру тех страданий, которые испытывали праведники, зная сердце человека, зная его боль и то, как можно ему помочь и какими путями вывести из тяжелых греховных состояний, при этом осознавая, что сам человек не примет и не послушает совета. Не понять нам и той любви, которую они имели к людям и которая часто этими же людьми и попиралась или, в лучшем случае, не находила в их сердцах отклика. Можно было только предполагать и догадываться об этой сердечной боли тети Гани. Изредка намеками она обнаруживала свою скорбь за людей. Веки ее глаз были почти всегда красные от слез, которые старица старалась скрыть и утирала то и дело кончиком своего платка, покрывавшего ее голову, или платочком, всегда лежащим в кармане фартука. Не раз приходилось слышать от тети Гани скупые, как бы малозначащие и неважные фразы, за которыми скрывалась глубина ее скорби. Радостного в ее жизни было мало, вся радость и утешение заключались в Боге, Им Одним она жила. Но иногда мать Агафия радовалась и за людей. Бывало это нечасто, но в таких случаях ее духовная радость и благодушие передавались и окружающим. В такие моменты можно было говорить со старицей о чем угодно