ли времени у них займет нагнать их здесь, в огромной средневековой церкви, заполненной тысячами бесценных произведений искусства?

У музейных работников ушло на четыре дня больше, чем предполагалось, чтобы добраться до Лок-Дьё, и понадобилось еще лишних три дня на разгрузку девяти машин. Всем хотелось промчаться наперегонки с тьмой и поскорее разместить все экспонаты под надежными сводами бывшего аббатства, но, как всегда, работа продвигалась медленно и мучительно. Большие скульптуры надо было поставить на тележки и осторожно катить по мосткам, живописные полотна тоже требовали бережного обращения, и каждый, даже небольшой ящик несли по двое, а то и по трое мужчин. Анна и Люси сновали туда-сюда с инвентарными списками, прилежно стараясь разобраться в исчерканных номерах. Анне страшно было подумать, что все экспонаты снова придется упаковывать, фиксировать в описях и куда-то везти.

Вместе с тем здесь, в Лок-Дьё, впервые со дня драматической эвакуации из Парижа, она начала обретать душевное спокойствие. Ступив в гулкую пустоту под сводами строгого, сурового, похожего на крепость средневекового аббатства, девушка почувствовала умиротворение. Она представила себе монахов в белых одеждах, безмолвно и неспешно шагавших по этим камням столетия назад. «Немцев Лок-Дьё не должно заинтересовать, – подумалось ей, – это все-таки не Шамбор». И у нее затеплилась надежда. Кураторы рассказывали, что аббатство здесь построили в XII веке монахи из аскетичного цистерцианского ордена. Англичане сожгли его во время Столетней войны, оно было восстановлено, а позднее, в годы Французской революции, реквизировано государством и продано. Здание аббатства приобрело одно семейство, и теперь потомки тех людей согласились уехать на время, чтобы здесь могли разместиться музейные работники с луврской коллекцией.

Первые дни в Лок-Дьё казались такими мирными, что Анна порой забывала о постоянной угрозе германского наступления. Крупных городов поблизости не было, только небольшие деревеньки – там разместились некоторые охранники и семьи сотрудников музея. В свободное время Анна бродила по безмятежным окрестностям аббатства, часто вместе с Коррадо; они слушали журчание речки и смотрели, как ласточки вьются над каштановой рощей. Анна рассказала Коррадо о таинственном переводе брата неизвестно куда по решению месье Дюпона, который сейчас тоже уехал в другое хранилище. Еще они болтали о пустяках и делились историями из детства, которое у них было таким разным – во Флоренции и в Париже. И при всей своей любви к столице Анна все больше очаровывалась безмятежностью Лок-Дьё.

В первые дни сюда постоянно прибывали люди. Теперь в окрестностях аббатства жили уже десятки семей – жены, дети, родители и другие родственники работников Лувра, поддавшиеся на уговоры эвакуироваться из Парижа и других городов. У ворот аббатства часами без присмотра играли детишки; среди них была и дочь Люси, Фредерика. Лок-Дьё теперь больше походило на семейный курорт, чем на место эвакуации. Анна продолжала посылать письма Кики, но ответа по-прежнему не получала.

Аббатство Лок-Дьё было меньше Шамбора, но гораздо удобнее для проживания большой группы людей. Для супружеских пар здесь нашлись в крытых галереях отдельные спальни с сундуками вместо платяных шкафов. Анна с небольшой компанией одиноких женщин заняла бывший монашеский дортуар с узкими койками и свежим постельным бельем. Ночами она забиралась в постель, зарывалась лицом в подушку и засыпала, благодарная коллегам за то, что ее никто не тревожит.

По вечерам музейные работники с семьями собирались в монастырской трапезной, и Пьер настраивал радиоприемник – крутил рукоятку, пока сквозь треск и шипение не начинал доноситься голос диктора, читавшего новости, которые с каждым днем становились все более зловещими. И несмотря на идиллический покой, царивший в средневековом аббатстве, Анна не могла игнорировать этот металлический, скрежещущий голос из массивного аппарата в углу.

«Правительству более нельзя оставаться в Париже, – говорил диктор. – Чиновники покидают столицу, правительство в целях безопасности переезжает в Тур, пока немцы продолжают наступление. Мы просим парижан ускорить эвакуацию из города по мере возможности. Количество военнопленных неуклонно растет. В данный момент число французов, захваченных немецкими войсками, достигло полутора миллионов…»

«Полутора миллионов…» Анна была не в состоянии осмыслить это число и умирала от страха при мысли, что Марсель может оказаться среди военнопленных. Согласилась ли Кики наконец покинуть Париж теперь, когда даже правительство сбежало из столицы? Если, разумеется, Кики еще жива… Страх когтями вцепился в сердце и не отпускал.

Ко всему прочему работники Лувра беспокоились за своих коллег евреев, оставшихся в Париже. Кураторам и другим сотрудникам музея требовалось срочно покинуть город, но многим некуда было ехать.

– Почему они не могут приехать к нам, в Лок-Дьё? – спросила Анна, когда у них с Люси зашел об этом разговор.

Люси покачала головой:

– Лок-Дьё – не выход. Оставаться во Франции для них слишком опасно. Один из наших лучших специалистов по живописи – еврей, его зовут Шарль Стерлинг. Он должен уехать как можно дальше отсюда, поэтому месье Жожар сейчас пытается помочь ему получить работу в одной нью-йоркской галерее и перевезти семью в Америку. В Музее Гиме и в других наших музеях тоже есть кураторы евреи. Им надо бежать из страны, чем скорее, тем лучше… Все-таки мы сделали ошибку, – вдруг вздохнула она.

– Где? – Анна, сидя на ящике, держала на коленях кипу листов с описями, уткнув карандаш в нужную строчку, чтобы не потерять то место, на котором они остановились.

– В организации процесса, – снова вздохнула Люси. – Мы так спешили перевезти сюда «Мону Лизу», что забыли обо всем остальном. Нельзя было оставлять в Шамборе коробки с архивом. О чем я только думала?..

– Ничего страшного, у нас же есть подробные списки. – Анна помахала стопкой из нескольких десятков рукописных листов, которые у них накопились за несколько дней: это была сложная система учета с перекрестными ссылками, позволявшими отследить перемещение каждого предмета искусства, оказавшегося в Лок-Дьё. – Наверное…

– Но у нас здесь около трех тысяч одних только картин, – сказала Люси, – и это не считая остальные работы, эвакуированные из Лувра. К нам сюда еще немало всего привезут.

– Я рада уже тому, что мы наконец-то нашли убежище, где можно остаться надолго, – сказала Анна.

Но Люси покачала головой:

– А мне здесь не нравится. Возможно, у нас нет необходимости опасаться вторжения немцев, по крайней мере какое-то время, но в аббатстве слишком сыро. Я беспокоюсь за сохранность картин, и не только. – Она взглянула вверх, в полумрак под высоким черным куполом. – Как бы у нас тут эпидемия чумы не приключилась. – Люси с улыбкой помассировала поясницу. – Думаю, нам пора сделать перерыв.

Анна встала и потянулась – у нее тоже спина затекла. Через главные врата церкви она вышла под затянутое