необходимы восторженные зрители. Да и, возможно, он прав: выставить на показ мое начатое творение – единственный способ добиться от меня исполнения обязательств по договору до конца.

Еще раз окидывая взглядом великолепные бронзовые двери баптистерия, я не могу не признать, что мы, флорентийцы, любим публичные состязания. За последнюю сотню лет результатом подобных состязаний стали каждый из трех комплектов дверей в баптистерии. Самый прекрасный из них, на мой взгляд, расположен напротив собора – те самые бронзовые створки, что я рассматриваю. Они выкованы золотых дел мастером и ваятелем Лоренцо Гиберти несколько поколений назад. Говорят, мастер Гиберти потратил двадцать пять лет жизни на то, чтобы воплотить в бронзе сцены из Ветхого Завета. Старик и себя тут увековечил, оставил автопортрет – вон его позолоченная голова словно высовывается из круглого окошка. Я подступаю ближе, чтобы получше разглядеть лысеющего синьора с самодовольной улыбкой.

Когда старик Гиберти выиграл заказ на двери для баптистерия много-много лет назад, творческий аспект состязания возобладал в последний раз, поразив флорентийцев. Я пребываю в убеждении, что итоги подобных турниров имеют в большей степени политическую и идеологическую подоплеку, они спорны, предвзяты и несправедливы. Граждане Флоренции находят усладу в дискуссиях вокруг этих демонстраций мастерства и таланта, а также в величии замыслов, каковые должны внести изменения в облик города. Остальное для них – дело десятое.

Даже собор Санта-Мария-дель-Фьоре с его колоссальным, крытым черепицей куполом остается памятником флорентийскому тщеславию и неумению доводить дело до конца. На протяжении всей моей жизни он являет собой незаконченную стройку, на которой вечно суетятся каменотесы, кузнецы, кирпичные мастера и прочие ремесленники – все работают от рассвета до заката.

Кстати, да. Надо бы поработать…

Пора возвращаться в монастырь, где сервиты просят меня вывесить картон на стену для всеобщего обозрения. Наверняка Салаи уже раздал подмастерьям указания размешать клей и приготовить гвозди. Настоятель даже привел плотника и велел ему сколотить из досок ограждение, дабы народ не подходил слишком близко и не щупал рисунок руками. Монахи ждут толпу посетителей, сказал мне послушник по имени Стефано. Этого молодого человека с поразительными янтарными глазами специально приставили ко мне следить за тем, чтобы я ни в чем не нуждался. Странно думать, что я могу снискать столь громкую славу в родной Флоренции, хотя изо всех сил старался найти себе работу подальше от нее.

Я прохожу мимо ряда вонючих кожевенных мастерских, сворачиваю на площадь перед Сантиссима-Аннунциата – и встаю как вкопанный. А настоятель-то не ошибся… У монастырских стен и правда собралась толпа. Неужто все эти люди выстроились в очередь, чтобы поглазеть на мой скромный набросок? Там всего-то и есть что Богоматерь, умиляющаяся Сыну, Который тянется к ягненку, да еще я добавил святую Анну. Вот и всё… Флорентийцы в этой длиннющей веренице, сворачивающей за угол, явились сюда только для того, чтобы подивиться моему не до конца оформившемуся замыслу для запрестольного образа? Уму непостижимо.

И тем не менее… У ворот монастыря собрались самые богатые горожане в роскошных одеждах. Дамы в пышных шелковых платьях, господа в бархатных беретах… Целые семьи со слугами и малыми детьми пришли насладиться зрелищем – моим скромным рисунком, пришпиленным к стене.

Приблизившись, я замечаю служанку – она держит на руках маленькую девочку, пристроив ее у себя на боку. Девочка таращит на меня огромные карие глаза, засунув в рот палец. С ними синьора в изысканном платье из черного шелка и мальчик постарше. Рядом стоит широкоплечий мужчина – я узнаю2 в лицо того самого торговца шелками, которому отец все норовил меня представить с тех пор, как я покинул Милан много лет назад. Пытаюсь вспомнить его имя…

Ну да, вспомнил – Франческо дель Джокондо.

БЕЛЛИНА

Флоренция, Италия1502 год

Беллина, не выпуская из виду широкую спину Франческо дель Джокондо, следовала за ним по продуваемой ветром тенистой аллее возле дома и дальше, к монастырю. Камиллу она пристроила у себя на боку. Уже три года исполнилось ребенку, а все никак не избавится от привычки совать в рот пальцы. Сейчас голова девочки тяжело давила Беллине на плечо, пока все семейство шагало к толпе, желавшей подивиться на Мадонну и Дитя, нарисованных Леонардо да Винчи. День выдался холодный, и Беллина крепче прижимала к себе непоседливую Камиллу, чувствуя исходившее от нее тепло.

Лиза еще никогда не приглашала Беллину сопровождать ее на подобных выходах в свет. Теперь же она вдруг сказала, что им надлежит одеться в самые изысканные наряды и отправиться всем вместе в монастырь Сантиссима-Аннунциата, где выставят на обозрение предварительный рисунок мастера Леонардо да Винчи для запрестольного образа. Беллина и припомнить не могла, когда в последний раз все семейство выбиралось куда-нибудь вот так, в полном составе. Но таращиться на какие-то рисунки ей представлялось наискучнейшим занятием.

При этом она была благодарна за возможность вырваться из дома. Обстановка там была гнетущая. Лиза по-прежнему часами сидела, глядя в окно, или лежала в кровати до обеда, и Беллина уже отчаялась отвлечь ее от скорбных мыслей, поэтому, чувствуя свое бессилие помочь хозяйке, с двойным усердием выполняла привычные обязанности. Единственное, что она могла сделать, думалось ей, – это присматривать за тем, чтобы на детях была чистая одежда и на постели Лизы – свежее белье, а еще дать Камилле букетик садовых цветов и шепнуть ей, чтобы отнесла их мамочке. Франческо, судя по всему, устроил этот общесемейный поход тоже потому, что желал хоть как-то развлечь супругу после долгих месяцев печали. Теперь Беллина все время старалась куда-нибудь улизнуть из комнаты, если Франческо заводил разговор о политике, – ей не хотелось об этом знать. В глубине души она не испытывала ничего, кроме благодарности, к человеку, который стремился вырвать свою жену из объятий тьмы. Сегодня в поход на выставку он собрал всех домочадцев, включая свою матушку, слуг и детей.

Беллина прошла за свекровью Лизы несколько кварталов, и наконец впереди показались изящные сводчатые галереи фасада главного храма сервитов. Бартоломео – ему уже исполнилось восемь, и он становился все больше похож на отца – держал за руку Франческо. Они во главе процессии вывели семейство на залитую солнцем площадь. Бартоломео теперь учили французскому; Лиза сказала – это чтобы он, когда подрастет, вместе с братьями Франческо руководил отделением фамильной торговой компании в Лионе. Сейчас Лиза несла крошечную Мариэтту – Беллина видела ясные глазки девочки поверх плеча матери. Малышка уже научилась ходить, но постоянно просилась на ручки. Сама Беллина с непоседливой, вертящейся Камиллой и Пьеро теперь замыкала процессию.