в воздухе, когда Беллина часом позже вышла из дома Лизы. Она направила свои стопы к речному берегу, не задумываясь о выборе пути – ноги сами несли ее протоптанной дорожкой по узким переулкам города. Во внутреннем кармане холстяной юбки лежали обугленные косточки Джироламо Савонаролы и тихонько постукивали ее по бедру, легкие и хрупкие, словно птичьи.

Некогда, еще пару лет назад, они казались ей реликвиями, святыми мощами, обладающими чудотворной силой. Теперь же для Беллины этот почти невесомый груз был всего лишь следствием решения, принятого в помутнении рассудка.

Она вышла из тенистых переулков к набережной реки Арно. Вечер был холодный, ветерок покусывал щеки. Беллина вдыхала запах, который он приносил, – смесь аромата полевых цветов вокруг Флоренции, запаха речной тины и зловония кожевенных мастерских. На набережной она остановилась. Сверкала в вечерних лучах солнца река Арно, и пестрый Понте-Веккьо лоскутным одеялом тянулся на другой берег.

Беллина задумалась о Дольче и ее намерениях начать новую жизнь, покинув дом хозяина, которому она столько лет служила. У подруги будет любимый муж, свой собственный дом и совсем иное будущее, не то что они обе раньше себе представляли у колодца для стирки. Дольче намекнула, что и Беллина тоже может изменить свою судьбу, однако Беллине в это верилось с трудом.

Она не знала, что уготовано ей в будущем. Но по крайней мере, в ее власти было покончить с прошлым.

Беллина достала из кармана обугленные косточки – хрупкие, почти невесомые – и сжала в кулаке. Затем размахнулась и бросила их в реку. Несколько мгновений Беллина видела, как они, крутясь в стылом воздухе, летят к воде. А потом они сгинули в золотистых отблесках.

Леонардо

Пиза, Италия

1502 год

Портрет синьоры. Я почему-то согласился.

Одолела ли меня слабость в тот миг, когда уступил я требованию отца написать портрет жены Франческо дель Джокондо? Или же на мое решение повлиял облик самого Франческо, явившегося в мантии члена Совета двенадцати добрых мужей со своим шумным семейством поглядеть на мой рисунок в Сантиссима-Аннунциата? Он может сколько угодно облачаться в пурпур и горностаевые меха Dodici Buonomini, но каждый, кто мало-мальски разбирается в людях, при виде этого человека ни за что не признает в нем ярого приверженца новой республики, возглавленной Содерини. О нет. Загляните под маску, которую он носит, и вы тотчас поймете, что Франческо дель Джокондо – вылитый сторонник Медичи.

Я-то, впрочем, не могу позволить себе примкнуть к какой-либо фракции. Толку из этого не выйдет. Я следую за сильными мира сего, а власть – штука капризная, может смениться, не успеешь и глазом моргнуть.

Подправляю штрихами линию волос надо лбом женщины на моем рисунке в альбоме, сидя в тени длинной арочной галереи, укрывающей меня от ослепительного солнца. Впереди простирается Кампо-Санто, старое пизанское кладбище, поросшее буйными травами; этот зеленый ковер тянется к причудливой, накренившейся башне. Я любуюсь изумрудным простором и беломраморным, грозящим упасть сооружением на фоне синего неба. Наверное, зодчим три сотни лет назад было невдомек, что слишком сырая земля даст крен их колокольне и та начнет заваливаться набок. Вышло как вышло. Странная падающая колокольная башня стала памятником чьей-то ошибке – и вместе с тем воплощением красоты.

Давным-давно не бывал я в Пизе. Большую часть моей жизни эти земли считались вражескими. Если бы мы сунули сюда нос всего несколько месяцев назад, пизанцы перерезали бы нам глотки без зазрения совести. Но теперь флорентийцы, явив непревзойденное воинское коварство, взяли наконец этот город. Флорентийская республика – великая держава, конечно, но она не имеет выхода к морю. Обустроив морской порт, мы могли бы распространить свое могущество еще дальше. И когда gonfaloniere[48] попросил моей помощи в строительстве базы для флорентийского флота, как мог я отказать? Никколо Макиавелли, мой старинный друг, благополучно вернувшийся во Флоренцию, обеспечил мне этот заказ.

В ожидании Салаи, который побежал за прохладительными напитками, я раскладываю на столе свои чертежи. Важные дела – на первом месте. Переворачиваю страницы альбома, пролистываю экспериментальные прожекты ткацкого станка, который позволит производить больше шелковых тканей, пролистываю множество набросков женских лиц и рук, узорчатых рукавов, маленьких собачек и горностаев у дам на коленях. Это пока откладывается. У меня есть более серьезная задача.

Вдалеке, на излете беломраморной арочной галереи, кажущейся бесконечной, я различаю наконец силуэт Салаи. Этот мальчишка – радость и проклятие моей жизни. Он вернулся ко мне. Где бы он ни обретался во время моего отсутствия во Флоренции, теперь Салаи снова со мной, вернулся на свое уютное местечко. И какими бы жаркими ни были наши споры перед моим отъездом ко двору Чезаре Борджиа в Романью, все забыто, все прощено одним кивком. Мы так давно вместе, что слова тут не нужны.

Когда он подходит ближе, я вижу у него в руках большой глиняный кувшин. Отлично. Разбавленное водой пизанское пиво – то что нужно, чтобы исцелить наши пересохшие глотки. У меня рот сразу наполняется слюной. Кудри Салаи треплет ветер. Его сухопарый силуэт исполосован лучами света и тенями от белого мрамора.

– В погребе нашлась пригоршня кубиков льда, – говорит Салаи и ставит кувшин на стол рядом с моими чертежами. Аккуратно ставит, чтобы капли проступившей на жаре влаги не упали с боков кувшина на листы.

Я улыбаюсь:

– Спасибо, дружок.

Он смотрит на мой раскрытый альбом и хмурится:

– Вы опять за свое? Инженерные работы на реке?

Снова эти его бесконечные вопросы. Вечно допытывается. Он мой недуг и снадобье от недуга в одинаковой пропорции. Возможно, жизнь моя была бы проще, если б я не подобрал этого сорванца когда-то на улицах Милана.

– Да, – говорю я, стараясь не выдать раздражения. – Теперь, когда мы снова можем гулять по Пизе, не опасаясь быть зарезанными, Синьория приняла мой прожект изменить течение Арно.

– Хотите отобрать воду у пизанцев?

– Дело не только в этом! Новое русло Арно даст Флоренции выход к морю впервые в истории. Конечно, потребуется перекопать огромные участки земли, но у меня и для этого есть инженерные решения.

Я разворачиваю альбом к Салаи, чтобы он получше рассмотрел реку на моих рисунках. Это не просто река, мой старый друг, думаю я. Воды той же реки, что пронизывает Флоренцию, несут жизнь и в порт Пизы. Реки текут по земле, как кровь струится в человеческом теле. Малые притоки сливаются в большие, большие – в полноводный поток, стремясь к совершенству.

Но Салаи этого всего не видит, глядя на мой рисунок. Он продолжает хмуриться.