послушать новости. Бесплотный голос сообщил, что на Париж были совершены авианалеты, но бомбы упали не в центре города, а в предместьях. Анна старалась убедить себя в том, что Кики сейчас находится в их маленькой квартирке и ей ничего не угрожает, а Марсель где-то далеко от столицы с ее опасностями. Но на самом деле она ничего о родных не знала.

По дороге на юг Люси с мужем Андре Шамсоном забрали свою дочь Фредерику на ферме у бабушки. К колонне грузовиков с экспонатами присоединилось еще множество легковушек, потому что и другие музейные работники взяли с собой семьи. Анна все больше тревожилась о матери и брате, погружаясь в безысходность.

Она напряженно сидела, выпрямив спину, за рулем и смотрела на огромный кузов впереди, груженный живописными полотнами, которые покачивались в такт движению. И вдруг увидела, что с одного конца брезент отвязался и хлопает на ветру. В следующую секунду грузовик завизжал покрышками, останавливаясь. Анна тоже сбросила скорость.

– Черт! В чем дело? – выпалил охранник с заднего сиденья.

– Смотрите! Вон на той огромной картине лопнула веревка! – Она дернула рычаг ручного тормоза. – Надо помочь!

Вся колонна остановилась. У Анны засосало под ложечкой – веревка, удерживавшая один из массивных холстов, действительно порвалась, и картина опасно накренилась через борт. Коррадо, выскочив из кабины, уже бежал к кузову. Ловко забрался туда и попытался привести тяжеленный холст в вертикальное положение. На его голых предплечьях вздулись вены. Андре и несколько охранников уже спешили на подмогу. Анна со своими попутчиками тоже вышла из грузовика.

На наполеоновские полотна больно было смотреть – происходящее казалось страшно несправедливым и неправильным. Эти прекрасные картины сейчас должны были висеть на стенах Лувра в полной сохранности, и тревожить их имели право лишь восхищенные взоры людей, приезжавших ради них в музей со всех концов света. Вместо этого картины везли в открытом кузове, прикрыв брезентом, как дешевую мебель, а одна из них прямо сейчас собиралась опрокинуться в грязную канаву у обочины.

– Идем! – выпалила подбежавшая Люси, обращаясь к Анне, и, подобрав подол юбки, полезла в кузов помогать, не заботясь о том, что запачкает одежду. Наклонившись из кузова, она подала руку девушке, помогла ей взобраться, и они вдвоем, упершись плечами в холсты, помогли мужчинам их выровнять.

– Почему веревка развязалась? – спросила Люси, когда груз хорошенько закрепили.

– Вот, смотрите. Она просто лопнула. – Коррадо указал на другие веревки – они почти истерлись на изломах и махрились нитками. Выражение лица у итальянца было мрачное.

– Это потому что вчера мы полдня тряслись по сельским дорогам, – сказал Андре. В его тоне не было и намека на обвинение в адрес Коррадо, но тот помрачнел еще больше, досадливо закусив губу. – Нужно проверить, как закреплены грузы во всех машинах. Аварии нам совсем не нужны.

У них ушло несколько часов на то, чтобы заменить перетершиеся веревки. Анне хотелось удостовериться, что с «Моной Лизой» все в порядке, но никто не желал брать на себя такой риск.

– Чем скорее доберемся до Лок-Дьё, тем лучше, – тихо сказала Анна, обращаясь к Люси.

– Да уж. Плохо, что грузовикам сразу придется вернуться в Шамбор.

Анна в изумлении уставилась на нее:

– Что?..

– Мы с тобой останемся в Лок-Дьё, – похлопала Люси ее по плечу. – Нам опять предстоит инвентаризация. Будем составлять новые описи всего, что прибудет в хранилище. А водителям придется сразу развернуться и срочно ехать в Шамбор.

– Но Пьер говорит, что Шамбор станет следующей целью немцев. Туда опасно возвращаться!

– Будем надеяться на скорое перемирие – Петен[46] хочет добиться прекращения огня. Так или иначе, в Шамборе остались уникальные экспонаты, – сказала Люси. – Не говоря уж о ящиках с архивными документами и описями.

Анна невольно посмотрела в ту сторону, где Коррадо все еще возился с веревками, закрепляя брезент на своем кузове.

– Не переживай, – сказала Люси, будто прочла ее мысли. – Они в Шамборе не задержатся, только заберут новый груз и приедут.

– Ясно, – кивнула Анна, но на сердце у нее было тяжело.

Она прислонилась к дверце своего грузовика и наблюдала, как в сумерках месье Дюпон подходит к Коррадо.

– Это из-за тебя мы выбрали неверный путь, – прорычал начальник службы безопасности Лувра, – и влипли черт знает во что!

Леонардо

Флоренция, Италия

1502 год

На дверях старинного баптистерия возле нашего собора изображен человек, приготовившийся зарезать родного сына. Я подхожу ближе, чтобы получше рассмотреть Авраама и Исаака в холодном утреннем свете. Винить в своих бедах мне кроме себя некого – я сам выбрал неверный путь и влип черт знает во что.

Можно было догадаться, что с Чезаре Борджиа у меня дела не заладятся. Салаи оказался прав: работать на Борджиа – все равно что сунуться в берлогу к дикому зверю. И вот теперь я смотрю в ярко-синее зимнее небо над пирамидальной крышей флорентийского баптистерия и честно признаюсь, что мне очень повезло сбежать от Борджиа целым и невредимым, сохранив при этом здравый рассудок.

Граждане Флоренции приносят младенцев к этой древней крестильной купели, дабы они обрели второе рождение через окропление святой водой и прикосновение большого пальца священника ко лбу. И как бы неприятно не было мне это признавать, есть странное утешение в том, что я все-таки вернулся в родные, привычные края. Спустя месяцы, проведенные вдали от Флоренции, я чувствую, что снова обрел дом. Быть может, порой надо что-то потерять, чтобы научиться ценить принимавшееся раньше как данность.

Да, понимаю, у Салаи есть все основания злиться на меня до скончания дней. Он мог найти себе другого мастера. Однако же когда я вернулся в оставленные за мной келью и мастерскую в Сантиссима-Аннунциата, он пришел ко мне. Верный друг.

Монахи вроде бы тоже решили меня простить за то, что я сбежал к известному тирану и несколько месяцев не давал о себе знать. Настоятель даже устроил в честь моего освобождения из когтей Чезаре Борджиа торжественный обед в трапезной Сантиссима-Аннунциата. За обедом он, к моему изумлению, оповестил, что сервиты собираются открыть свой монастырь для почтенной публики, дабы желающие могли полюбоваться моим картоном[47] для центральной части запрестольного образа.

Возможно, с их стороны это просто уловка, чтобы меня задобрить и тем самым понудить довершить начатое. Или же они дают мне последний шанс, а если я им не воспользуюсь, вернут заказ Филиппино Липпи, которого изначально хотели нанять для работы. Настоятель разыгрывает из себя простого монаха и добряка, но за этой маской скрывается старый коварный лис. Он знает, что нам, художникам,