– Вдохни глубже, Барбуляк… Будешь ее на небесах поджидать…

Расхохотался, как сумасшедший, намысто коралловое немцу на худую шею накинул и стал душить.

– Благословляю тебя, падла паскудная… Благословляю… – Затягивал сильнее.

Степка хрипел, беспомощно махал руками, перед глазами – миллион огней. И ни единой капли воздуха.

Маруся видела из угла, как муж подмял под себя Степку, как навалился на него всем телом, как в воздухе мелькнуло красное коралловое намысто.

Маруся качнулась вперед, упала на колени и поползла к мужчинам. Натолкнулась на полено, вцепилась, как в соломинку спасительную, оперлась на него, на ноги поднялась – плывет все перед глазами, и только страшная красная петля, словно высеченная, на Степкиной шее…

Маруся смотрела на красные бусинки, и спина выгибалась, подбородок – выше, выше… Гнев по венам – рекой горячей. Размахнулась и ударила тяжелым поленом Лешку по затылку. Лешка отпустил Степкину шею. Обернулся, словно удивился. И упал рядом с немцем.

Маруся замерла. Все хорошо… Хорошо… Унять бы ту дрожь, потому что шага сделать не сможет. Занемевшей рукой провела по глазам – красное… И тут – красное. Губы сжала – сможет. Шаг… Еще…

Немец прилип к полу, как к родной матери. Хватал ртом воздух, смотрел на Марусю… «Все хорошо… Хорошо… Жива моя Маруся», – плакала душа. Маруся шла к нему. Немец даже хотел улыбнуться, но не смог.

Лешка лежал рядом с немцем. Голова гудела. Он попытался шевельнуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось. Лешка видел, как Маруся, преодолевая боль, сделала шаг. Другой… «Подожди… Подожди… – плакала душа. – Сейчас встану и убью. Обоих». Лешка даже хотел было расхохотаться в лицо Марусе презрительно и гневно, но не смог.

Маруся подошла к мужчинам. Наклонилась. Осторожно стянула с немцевой шеи тяжелое коралловое намысто. На себя надела…

Лешка с немцем ошеломленно смотрели на нее и не верили собственным глазам. Немец был уверен – Маруся скажет ему хоть одно обнадеживающее слово. Лешка думал о том, что лучше умереть, чем услышать, как Маруся скажет немцу что-то обнадеживающее. Но Маруся молча сняла с немца тяжелое коралловое намысто. Накинула на шею. Прижала к груди.

– Не трогайте… моего… – скользнула сумасшедшим взглядом по обессиленным окровавленным мужчинам, переступила через них и пошла из кухни.

Лешка с усилием повернул к немцу голову и горько прошептал:

– Напомни мне, немец… За что мы боролись?

– Мне Марусиной любви не надо, я ее и без того люблю, – так же горько прошептал немец в ответ.

Лешка скрежетнул зубами, борясь с бешенством и бессилием, сел на полу, толкнул Степку сапогом.

– Пошел вон из моего дома, пока я тебя не убил.

– Убивай… Только Марусю не тронь. – Немец тоже сел, скривился от боли, показал сломанную руку. – Как работать?

Лешка махнул рукой, мол, нашел, о чем печалиться, встал на ноги.

– Пошел уже…

– Не могу… Маруся…

Лешка схватил немца за воротник, ткнул ему фуфайку.

– Забывай про Марусю… Никогда больше не увидишь ее. Клянусь…

– Все равно… – прошептал немец. – Только бы ты ее не трогал.

Лешка доволок немца до дверей, вышвырнул на двор.

– Как это? Я уйду, а ты ее убьешь. – Немец падал, вставал, шатался, как пьяный, снова падал и все лез к порогу.

Лешка занес ногу и тяжелым ударом сапога отбросил немца на середину двора. Хлоп – закрылись двери. Конец спектакля?

Немец лежал на спине посреди двора старой Орысиной хаты и смотрел в бескрайнее черное небо. Без очков оно казалось хорошо вспаханным черноземом, из которого пробились на свет божий чудные бело-голубые цветы. Они дрожали, словно совсем замерзли в этом холоде, льнули к Степке, и тот даже усмехнулся разбитым ртом, будто мог согреть их теплом своего худого неказистого тела.

– Разве холодно? – прошептал звездам, попытался подняться и в очередной раз свалился.

Сломанная рука отекла и жгла огнем. Перед глазами – размытые контуры. И зачем Лешка очки разбил?

– Только бы Марусю не трогал, – снова прошептал немец и в который раз попытался подняться.

Силы ушли в землю, растопили под Степкой снег. Немец лежал на черной, как эта ночь, земле и удивлялся тому, что мысли его были радостными – словно от того, что Лешка узнал о его любви к Марусе, весь мир теперь должен был стать светлее и радостнее.

Маруся стояла в комнатке перед зеркалом и смотрела на собственное отражение: широко раскрытыми, словно очень удивленными, глазами она рассматривала намысто, будто никогда раньше его не видела.

В комнату вошел Лешка. Маруся увидела его отражение в зеркале, выпрямила спину, подбородок – выше, взглядом обожгла, брови серпом – мол, попробуй подойти.

Лешка прищурил глаз и на миг растерялся, но не от стыда или обиды. Нет! Десять! Десять планов отмщения себе наметил. С какого начать? А-а! Она снова в свое намысто вцепилась! Зря, зря… Сейчас отучим!

Маруся и глазом моргнуть не успела – подскочил, на диван повалил, одежду с нее срывает. Она губы сжала, молчит, только глаза горят.

– Ничего, ничего… Сейчас ты мне доброе слово скажешь, – трясется, потому что вдруг такое желание ощутил, что удержаться невозможно.

Молчит Маруся. За одежду хватается, назад ее к себе тянет, но разве ей с Лешкой в силе тягаться. Содрал все напрочь. К Марусе наклонился.

– Намысто отдай.

Головой махнула – нет!

– Беды хочешь? – прошептала.

Покраснел от гнева, с силой ударил ее по щеке.

– А тебе, я вижу, еще и нет никакой беды? А? С каким-то немцем поганым тягалась – и не беда?! А? Я бы понял, если бы ты такого выбрала, чтоб не стыдно… Как… Поперек, например, или ровня… мне.

– Ну где мне до вас, попереков?! – отбрила.

Захлебнулся. Снова ее по щеке – хлоп!

– Мало тебе? – еще ближе к ней наклонился. – Или, думаешь, шучу? Нет, любонька, я теперь твой бог. Что захочу, то и будет! Только такие у нас с тобой теперь разговоры будут. Поняла?

Молчит. Лишь глаза влажными стали, дрожит слеза, еще слово – покатится.

– Отдай намысто, – аж губы у Лешки задергались.

Маруся вцепилась в намысто, закрыла глаза, и, может, оттого слеза не удержалась, покатилась.

Отшатнулся, за косы Марусю схватил – и головой об диван. Упала. Он наклонился, намысто с шеи стянул, открыл окно и швырнул кораллы в ночь.

– Ну вот и все! – рассмеялся, как сумасшедший. – Одной проблемой меньше. А теперь я тебя отдыхать провожу. – За косы схватил и поволок по полу к кухне. – Нашел я тебе хорошую комнату. Туда немцы не проберутся.