Обыкновенно по ночам дежурили две сестры, но в тот разАнгелина осталась одна: Зиновия Василькова, ее напарница, вдруг почувствоваласебя так плохо, что ее почти на руках унесли из госпиталя. Зиновия была натретьем месяце беременности: в начале июня она вышла замуж, через две неделикапитан Васильков, артиллерист, отбыл в свой полк, а еще через месяц до Зиновиидошла весть, что муж ее погиб под Минском. Выплакав все слезы, молодая вдоватрудилась в госпитале, не щадя себя, словно торгуясь с судьбой: есливы́ходит она этого, и вот этого, и еще этого страдальца, господь, бытьможет, смилуется и вернет ей мужа! Но силы человеческие не беспредельны – и вотАнгелина осталась одна. Она вышла проводить Зиновию и долго еще стояла накрылечке. Ночная прохлада вгоняла в озноб, но зато сонливость отлетела, иАнгелина, забыв обо всем, смотрела на волшебный серебристый свет небесный,заливающий узенькую улочку и преображающий купы деревьев в охапки каких-тодиковинных, сияющих цветов. Ангелине вспомнилось поверье, будто в такие вотсветлые, лунные ночи, когда вся земля объята глубоким сном, сама ЦарицаНебесная, в венце из блестящих, серебряных ландышей, появляется иногда предтеми, кому готовится какая-то нечаянная радость.

Упоенная мечтами, Ангелина схватилась за сердце, когдавдали, за поворотом, вдруг послышалось какое-то движение и серебряный воздухзадрожал, но тут же она сообразила, что чудо нынешней ночи кончилось, насталасуровая действительность: приближается обоз с ранеными! Ночью! Худшее, чтоможет быть! Всплеснув руками, Ангелина бросилась в дом поднимать тревогу.

Ночь и впрямь выдалась тяжелая: два врача, нянечки исанитары забегались, Ангелина тоже сбилась с ног, хотела было послать заподмогой к бабушке, да вспомнила, что княгине Елизавете нездоровилось, и, струдом преодолев себя, пошла искать помощи в офицерской палате, где нынче ночьюпополнения не случилось, все было тихо, спокойно, а в углу, в кресле, дремаладежурная сестра Нанси Филиппова.

Эту особу Ангелина терпеть не могла. Во-первых, потому, чтоимя ее – Настасья – всегда очень нравилось Ангелине, она мечтала о нем, а этамолоденькая дурочка выбрала какую-то кличку для левретки – Нанси! Была Нансивдобавок злоречива, бойка на ехидное слово и откровенно презирала Ангелину темпрезрением, какое испытывают рано выскочившие замуж девицы кподругам-перестаркам. Хотя, к слову сказать, Ангелина предпочла бы вековать вдевках, лишь бы не сделаться женою угрюмого и скупого (хоть и весьмасостоятельного) полковника-интенданта Филиппова. По слухам, он был настолькоприжимист, что отказался оплатить уроки танцев для Нанси у мадам Жизель – далтолько половину, а за новые туалеты жены и вовсе не собирался рассчитываться:Нанси упросила француженку отдать платья как бы в долг. Ангелина поражалась,почему эта вздорная ленивица пошла трудиться в госпиталь? Вернее всего, Нансиискала общения с молодежью, жаждала той непринужденности и живости, которойбыла начисто лишена в доме мужа. Не стоит добавлять, что Нанси удостоила своимобщением только офицерскую палату (ее барская русская спесь с примесьюфранцузских аристократических предрассудков не дозволяла жалеть простой народ),и Ангелине стоило немалых трудов уговорить ее.

Раненых снимали с телег, обмывали, перебинтовывали, подавалиспешную помощь – в передней комнате, освещенной множеством свечей, потомуносили на топчаны. Ангелина стояла у повозок, Нанси распоряжалась в палате.Нынче пришло четыре телеги, в каждой по пять раненых, и Ангелина в который размысленно бранила бабушку, что никак не прикажет расширить подъезд: больше двухтелег к крыльцу не могли пристать, остальным приходилось ждать в отдалении.Улучив минутку, Ангелина прошла вдоль тех телег, сказала несколько ободряющихслов; сама немного успокоилась, услышав общее: «Ништо, сестрица, мы потерпим…долее терпели!» Но, дойдя до последней телеги, она вдруг услышала такую злобнуюбрань, что едва уши не зажала. И что самое дикое – голос изрыгал проклятия невойне-губительнице, не французу-супостату, не боли своей, даже не докторам исестрам, заставляющим его бесконечно долго ждать, – это было бы привычно ипонятно! – а соседу своему, недвижимо лежащему в той же телеге.

– Ты что разошелся? – возмущенно выкрикнула Ангелина, сотвращением глядя в грубое, бородатое лицо. – Кого клянешь? Постыдился бы!

Черные злые глаза блеснули так, что Ангелина осеклась.

– А ты мне кто – совестить? Почитай, какую уж неделю в путив телеге этой, а он… он-то все одно балабонит: лодка-самолетка далодка-самолетка. А, будь ты неладен! Тут и у господа бога терпенье бы лопнуло,коли тебе с утра до ночи в ухо одно и то же бубнят!

Злость Ангелины прошла. Этот бородач был совершенно измучен,находился на пределе сил. Его можно было только пожалеть! Пробормотав что-тоуспокаивающее, она наклонилась, желая рассмотреть того, кто его так разозлил, –и отшатнулась, когда холодный лунный свет отразился в неподвижных серых глазах,заострил чеканные черты лица. Никита!.. И он мертв!

Понадобилось несколько безумных мгновений, чтобы понять: онаошиблась. Этот юноша не Никита Аргамаков – и он еще жив. Вот именно – еще!

У него было худое, строгое, почти иконописное от изнурения иму́ки лицо, но в размахе бровей и твердых губах чувствовалась скрытаясила, и, когда Ангелина вновь осмелилась заглянуть в его глаза, почтиобесцветившиеся от боли, она ощутила, как сжалось сердце. Он смотрел словно быуже из некоей запредельности. Она чувствовала его горячечное дыхание, онаслышала этот бессмысленный шепот: «Лодка-самолетка. Лодка-самолетка…» – авзгляд его летел к ней издалека. Из неизмеримого далека! Чудилось, душа этогоюноши уже покинула тело, и лишь последний ее отблеск сверкает в глазах.

Такой взгляд Ангелине был знаком. Последний взор жизни!Последнее биение ее!

Ангелина, подобрав юбку, со всех ног бросилась засанитарами. Уже через полчаса, обмытый, обихоженный, с перевязанной грудью и бедром,молодой раненый, чей тихий бред так и не прекращался, был внесен в палату иуложен у окна.

Тяжелая ночь длилась долго, но Ангелина несколько разулучала мгновение и подбегала к этому топчану, вслушиваясь во все те же слова:«Лодка-самолетка. Лодка-самолетка…»

Яркая луна печально глядела в бессонное, измученное лицо,высвечивая каждую его черточку. Ангелина прижала руку к горлу, где копилисьслезы. Не затем ли она положила этого незнакомца к окошку, чтобы еще разподдаться лунному обману, чтобы хоть в воображении вновь увидеть то,незабываемое лицо? Но нет, это был другой, совсем другой человек. И все жеАнгелина знала, что ни за что не отдаст его смерти.

* * *