Я то и дело вижу Макса на форумах, он кого-то банит или же закрывает старые ветки под ником Кузни_Ришта, а Эмми продолжает смотреть «Собачьи дни», но переписываемся мы мало и редко – обычно когда у нее есть время между занятиями и когда Макс позволяет себе выйти в Интернет. Иногда мне кажется, что я чаще встречаюсь с Коулом, Меган, Лис и Чандрой, чем разговариваю с Максом и Эмми. Мне нравятся друзья Уоллиса, но они по-прежнему остаются его друзьями. А я хочу вернуть своих друзей.

К февралю – с его восхитительной морозной погодой, когда температура падает до минус двадцати и мозг может превратиться в кусок льда, если дышать через рот, – мне кажется, что я знакома с Уоллисом вот уже пять лет, а не пять месяцев. Никто из нас больше не заговаривает о его письме, и я надеюсь, что так оно и должно быть, но иногда, когда я пытаюсь понять, что он думает, то словно натыкаюсь на кирпичную стену. Его лицо обычно ничего не выражает; если что-то в нем меняется, то быстро и ненадолго.

Он сказал, что нам не обязательно говорить о письме, о том, что там написано, о его отце. Но мы вроде как говорим о нем, хотя и не вслух. А теперь я чувствую, что поговорить нужно. Мы оба привыкли к Интернету, привыкли придавать нашим текстам значения, которые мы хотим им придать и которые, как мы считаем, должны вычитать в них люди. Я могу лгать по Интернету, где люди не слышат мой голос. Но наедине с Уоллисом это невозможно – я не слишком хорошая актриса. Надеюсь, ему известно это.

– Письмо, – говорю я однажды, когда мы лежим на матрасе в подвальной комнате Уоллиса. Моя голова покоится на его согнутой руке. Его щека прижата к моим волосам. На нас обоих спортивные штаны, наши учебники разбросаны вокруг, у Уоллиса в одной руке мое последнее эссе по английскому, в другой – красная ручка. Теперь я не сомневаюсь в том, что старая футбольная майка, прикрепленная к стене, та, на которой написано «УОРЛЭНД» и стоит номер 73, когда-то принадлежала его отцу.

Больше я не говорю ни слова, и спустя мгновение он поднимает голову. Эссе и ручка оказываются на моей ноге.

– То письмо, – повторяет он.

– Мы никогда толком не говорили о нем.

– Я не знал, хотела ли ты этого. – Его голос становится совсем тихим. Он может рассуждать о грамматических ошибках, но не о том, что случилось на Уэллхаусском повороте.

– Я хочу сказать… Мне очень жаль твоего отца. Жаль, что так все вышло. Но я счастлива, потому что счастлив ты. И я рада – в самом деле рада – что ты решил, что можешь поведать обо всем мне. Я тоже. Я хочу сказать, счастлива.

Его рука обнимает меня крепче.

– Я думал, это могло оказаться… слишком.

– Не оказалось. То, что я сказала – написала – в классе, было правдой. То есть я… – Барабаню пальцем по его грудной клетке, не осознавая, что делаю. – Я все еще здесь.

Сначала куда-то исчезает эссе, затем мощная рука, служившая мне подушкой. Уоллис кладет меня на спину и зарывается головой мне в шею. Я хихикаю, не в силах удержаться. Мои руки находят его плечи. Иногда он делает это: один медленный, осторожный поцелуй в ключицу, еще один в шею. От этого второго поцелуя я совсем улетаю. Мгновенно превращаюсь в комок нервов. Он не знает, как я себя при этом чувствую, иначе не остановился бы. Он приподнимается, и мы смотрим в глаза друг другу. Наши носы почти соприкасаются. Его глаза опущены. Я резко закрываю рот. Его пальцы поглаживают мои бока, и я не могу дышать, я совсем не могу дышать.

– Хорошо, – говорит он.

Обхватываю руками его шею и притягиваю его грудь к своей, его лоб прижимается к подушке. Дышит он тяжело, толчками. Не успев остановить себя, запускаю руку ему в волосы. У основания черепа и сзади на голове у него короткие, колючие волоски. На макушке – более гладкие длинные пряди. Он поворачивает ко мне свое лицо, и я провожу пальцем по пряди волос, упавшей ему на лоб.

Сверху по трубам бежит вода. В темноте тикают часы. В желтом свете лампы один глаз Уоллиса становится янтарным. Желание поднимается во мне, резкое и быстрое, и я понимаю, что больше не могу сдерживать себя. Не хочу быть застывшей девушкой и больше не в силах ждать кого-либо, кто разморозит меня.

Подаю голову вперед. Уоллис перехватывает ее на полдороге. Мое лицо горит, и он должен чувствовать его жар на моих губах. Он наверняка понимает, что я раньше никого не целовала. Отстраняюсь, поджимая подбородок. Уоллис тянется за мной.

– Я думал, это я должен устроить тебе сюрприз, – говорит он.

– Ты слишком долго ждал, – отвечаю я, наклоняясь к подушке, так что волосы занавешивают мое лицо. Он отводит их в сторону и целует меня в бровь, потом наклоняется и трется носом о мое ухо. У меня по спине бегут мурашки.

Уму непостижимо, как кто-то может сотворить со мной такое. Не словами, а прикосновениями. Взглядами. Он просто смотрит на меня, и я чувствую себя одновременно собой и кем-то еще, как будто я и здесь, и не здесь. Все и ничего.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

Он перекатывается на бок, продолжая обнимать меня, и отвечает:

– Помнишь место в «Море чудовищ», когда Даллас просит Эмити поцеловать его перед отъездом, потому что боится, что никогда больше ее не увидит?

– Да.

– И что он говорит после поцелуя?

Конечно, помню. Я сама это написала.

– «Я так себе это и представлял», – говорю я. Он кивает. Многие посчитали бы глупым вот так объяснять очень сложные вещи при помощи сцен и цитат, но мы оба хорошо знакомы с языком «Моря чудовищ». Я отлично его понимаю.

– У меня это плохо получается, – замечаю я.

– Нет, неправда, – отвечает он.

– Я никогда прежде ни с кем не целовалась. – Лицо у меня продолжает гореть.

– Целовалась, – чуть-чуть улыбается он.

Я толкаю его, но это ни к чему не приводит.

– Заткнись. Ты целыми днями пишешь пошлые фанфики.

– Прошу прощения, я не пишу пошлостей. Если я захочу включить в текст сцену секса, она будет изысканной и классной. – Он наклоняется ко мне так, что мне некуда больше отступать и некуда смотреть. – Кроме того, чтобы писать постельные сцены, совсем не обязательно обладать соответствующим опытом. И даже целоваться.

– Не притворяйся, что ты никогда не целовался.

– О'кей, не буду.

Я снова толкаю его. Он хватает меня за кисти рук и прижимает их к груди.

Он так близко, что я могу лишь выставить вперед подбородок. И снова он встречает меня на полдороге. Этот поцелуй оказывается более страстным и долгим, чем предыдущий. Мое лицо пылает, но я не теряю контроль над собой. Я достаточно в жизни пряталась. Прячусь от одноклассников днями напролет. Прячусь от родителей, братьев, даже от друзей.

Возможно, я прячу от Уоллиса ЛедиСозвездие под обликом Элизы Мерк, но сейчас он целует не ЛедиСозвездие.