Потому давай начнем так: Я никогда не жил в Иллинойсе, а всегда обретался здесь, в Уэстклиффе. Ходил в одну с Коулом школу на другом конце города. Прости, что я соврал тебе. Не то чтобы мне не хотелось, чтобы ты знала правду, но если бы я сказал тебе, откуда я, то ты догадалась бы и об остальном – о том, что я сейчас тебе расскажу, а я не был уверен, хочу ли я, чтобы ты это знала.

Не так давно ты сказала, что я выгляжу как футболист. И я ответил, что играл в футбол в детстве. Но это лишь полуправда; я действительно играл, когда был маленьким, но продолжал играть до середины десятого класса. И у меня это довольно хорошо получалось. Попал в сборную школы. У меня до сих пор где-то лежит письмо об этом. Мои товарищи по команде называли меня Уоллис-Убийца, потому что я громил соперников.

Нет, прости, это тоже вранье. Они называли меня так, потому что это была примитивная аллитерация, игра с моей фамилией, и к тому же такое прозвище звучало более устрашающе, чем просто Уоллис. А еще потому, что я ГРОМИЛ СОПЕРНИКОВ.

Прости. Сегодня я далеко не в лучшей форме.

Я любил играть в футбол, любил драться, работать в команде и общаться с друзьями. Любил побеждать. Мне нравилось, что мой папа гордится мной. Не Тим, а папа, мой биологический отец. Он любил футбол. Он был крупным парнем, обожал барбекю, фейерверки на Четвертое июля, любил бросать своих детей в плавательные бассейны. Его смех был слышен за милю. В общем, он был настоящим американцем. Он не был религиозен, но каждое утро за завтраком читал «Уэстклиффскую звезду» так, словно прямиком отправится в ад, если досконально не изучит ее.

Еще немного сведений о моем отце: он не окончил колледж. У его семьи не было денег. На работе он сидел в офисе и пытался продавать товары по телефону. Длинные рабочие дни, маленькая зарплата. Он уже был женат на моей маме – не на Ви – и она была беременна мной. Я не знаю: они поженились потому, что мама забеременела, или же беременность наступила после свадьбы. Думаю, это не важно. Папа не любил рассказывать о том времени, и мне мало что о нем известно. Мама оставила его еще до того, как мне исполнился год. Я ее не помню, и ее уход никогда не огорчал меня, но мой отец иногда горевал по ней.

Год или два спустя он встретил Ви, у них родилась Люси, и все было хорошо. Это благодаря папе Люси так любит спорт. Он всегда хотел, чтобы мы бросали вызов сами себе. Если нам что-то казалось слишком уж трудным, мы начинали стараться сильнее. Потому Люси перескочила через один учебный год. Папа тоже не давал себе поблажки – приходя с работы домой, он становился более громким, полным энергии. Любил помогать нам со школьными проектами и практическими заданиями. Всегда ставил себя в центр происходящего.

Бывали у нас и темные моменты. Он старался, чтобы мы не знали об этом, но несколько раз, зайдя на кухню ночью, я видел что он сидит, склонившись над столом и обхватив голову руками. Если днем он думал, что один дома, то стоял у входной двери и смотрел вдаль, словно улица была для него недостижимой землей обетованной. Когда мы жарили что-то на гриле, он готовил для всех, а сам ничего не ел. Когда мы с ним бывали одни, он ругал свою работу и запрещал мне делать что-либо, от чего я становлюсь несчастным, даже если это будет означать, что придется обходиться без еды, одежды и крыши над головой.

Ты заметила это в отношении своих родителей? Тот момент, когда они становятся самыми обычными людьми? Думаю, да. Это происходит неожиданно, правда? В один день они самые что ни на есть родители, а в другой изрекают нечто расистское, получают травму, которая долго не заживает, или же совершают ошибку за рулем, декорации рушатся, и они становятся простыми смертными, как и все мы. А если пелена с глаз спала, ее уже не вернуть на место.

Этот мрак делал его простым смертным. Я заметил его в отце задолго до его смерти, но отказывался понимать что-либо. Я не должен был вести себя так. Я должен был рассказать обо всем Ви, должен был посоветоваться с доктором, да хоть с кем-нибудь. Как-то раз, когда я учился в десятом классе, мы ехали с ним домой из Теннесси, где провели зимние каникулы с семьей Ви. Мы были с ним одни; Ви и Люси должны были вернуться на следующий день. Папа был в плохом расположении духа. Он получил небольшой отпуск, совсем небольшой. И он требовал, чтобы я поклялся, что никогда не буду работать, как он. Никогда прежде я не видел его таким взвинченным. Я сказал, что считаю, лучше по крайней мере на первых порах иметь работу, которая достойно оплачивается. В этом нет ничего страшного, раз я не буду заниматься ею всю свою жизнь. Это еще больше разозлило его. Теперь я понимаю, что он был не в себе. Когда его крики стали бессвязными и он остановил машину и сказал, чтобы я выметался из нее, я подумал, он так шутит. Стоял конец декабря, было очень холодно, а до дома оставалось еще несколько миль. Он вышвырнул меня из машины сразу перед Уэллхаусским поворотом и поехал дальше.

За секунду до того, как он нажал на педаль газа, мой желудок ухнул вниз. В буквальном смысле. Словно его у меня больше не было. Иногда дурное предчувствие оказывается тяжелее реального происшествия, потому что ты знаешь: сейчас произойдет нечто ужасное, но не можешь предотвратить это. Он ехал по Уэллхаусскому повороту слишком быстро, это было бы опасно, даже если бы на дороге не было льда.

«Уэстклиффская звезда» любит сваливать в одну кучу смерть моего отца и другие тамошние трагические случаи. Автобус с оркестром. Пьяные подростки. Женщина с детьми. Они решили, что он потерял управление на скользкой дороге, но я стоял там и видел, что машина неслась прямо как стрела до того самого момента, пока не исчезла за краем обрыва. Я побежал по мосту за ним, поскользнулся, упал, разбил лицо, сломал нос. Вскочил и снова побежал. По склону Уэллхаусского поворота нет нормального спуска, и я не помню, как я пытался спуститься, но знаю, что не успев добежать до самого низа, сломал ногу. Бывает, ты не чувствуешь боли из-за адреналина, шока и страха. Машина стояла на дне пропасти на всех колесах. И только когда я подбежал к ней с другой стороны, то увидел разбитый всмятку капот и отца, вываливающегося через разбитое ветровое стекло.

Он умер, как только машина ударилась о землю. Если ты несешься с Уэллхаусского поворота с такой скоростью, шансов у тебя никаких. Я не помню, как звонил в «Скорую», но помню, что когда отнял телефон от лица, он был весь в крови. Я не помню, как пытался вытащить папу из машины через отверстие для ветрового стекла, но помню, как сидел на снегу рядом с носом машины, глядя в его пустые глаза, а он лежал на сбившемся в гармошку капоте. Не помню, как приехали врачи и стали спрашивать, был ли я с ним в машине, и я, наверно, сказал, что был, потому что так об этом написали в газете.

«Звезда» же как пишет? Упоминает «мужчину и его сына» в числе всех, кто свалился с обрыва. После того я читал «Звезду» только раз, через два дня, и больше никогда.

Мой отец не терял управления на льду. Он не был пьян и не заснул за рулем. Они спросили меня, как это произошло, и я ответил, что не помню. Я до сих пор говорю это. Я ничего не сказал даже Ви, но, думаю, она сама догадалась. Мой папа больше не хотел быть здесь. Он устал от своей работы, постоянной нехватки денег, того, что на него кричали незнакомые люди. Он был несчастлив. Жестоко несчастлив.