Смерть Максима Горького навалилась, как тяжелый камень.

Макс и смерть — понятия взаимоисключающие; несмотря на свои ужасные драмы детства и юности — он любил жизнь во всех ее проявлениях. Любил и ценил. Он стремился приподнять человека ввысь и очень сокрушался, когда видел проявления человеческой низменности и подлости.

Я не ожидала смерти Макса и гнала от себя последние слова, сказанные им.

«Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…».

Однако сейчас они всплыли снова.

Но об этом чуть позже…

Сначала — о похоронах Максима Горького, торжественных, печальных, эпических, если только можно употребить это слово относительно похорон. Скорбела и хоронила своего писателя, без преувеличения, вся страна.

Я не ожидала, что мне позвонят по старой памяти из итальянской газеты и попросят сделать репортаж о его смерти. В этом была горькая ирония. Но, с другой стороны, кто, как не я, которая знала великого пролетарского писателя Горького на протяжении долгих лет, мог сделать репортаж о его похоронах? Так что все логично!

Конечно, я понимала, что мне понадобится все мужество, чтобы сделать это достойно. Я думала, что смогу держать себя в руках. Но слезы подступали уже с самого утра.

За завтраком муж сочувственно заметил:

— Конечно, тебе нелегко, ты же когда-то работала с ним.

Бедный Леонид! Знал бы он до конца наши отношения с Максом… Но я пощадила его и не сказала ничего. Впрочем, мужчинам никогда не стоит говорить всей правды. Женщина-загадка для них предпочтительней, чем женщина без тайн. Они любят этот флер неопределенности. Эту манящую дымку тайны, которая пробуждает в них инстинкт охотника.

Я цепляюсь за мелочи, чтобы как можно позднее приступать к главному, потому что это тяжело, очень тяжело. И гораздо трудней, чем я думала. Похороны всегда пробуждают мысли о смерти, которые в обычное время мы вытесняем на задворки сознания. Мы ничего не хотим знать о ней, и только в момент похорон смерть встает перед нами во всем своем трагизме и величии. Но смерть и похороны человека близкого — тяжелое испытание: потому что какая-то часть твоей души уходит вместе с этим человеком. Навсегда…

Этот репортаж — моя последняя дань Максу, великому человеку и великому писателю, свято верившему в то, что свободный труд свободного человека может преобразить мир. И разве эта идея не увлекла меня когда-то? Не захватила с той силой, которая заставила бросить все: отчий дом, родных и устремиться за ним?

Но что теперь об этом говорить? Я уже немолодая женщина, и нельзя так беспечно ворошить память.

Я видела Екатерину, его первую жену, — старенькую, седую. Женщину, к которой Макс на всем протяжении своей жизни относился с неизменным почтением и уважением, относился как к другу, на чью поддержку всегда мог рассчитывать. Екатерина была достойной женщиной во всех отношениях, и я питала к ней большую симпатию.

А вот при виде баронессы Будберг мое сердце забилось сильнее. Я подумала, что ненависть сродни любви. Мы часто употребляем это выражение, но не всегда понимаем его значение до конца. И ненависть глубока как любовь и точно так же раздирает нас и не дает покоя… И сердце от ненависти также может биться сильнее…

Никогда, никогда я не смогла заставить себя относиться к этой женщине ровно и спокойно, она поднимала в моей душе настоящую бурю. Так получилось и на этот раз.

Она уже не была блистательной Мурой. Пополнела, стала грузной, сильно проступала седина. Ее кошачья прелесть осталась в прошлом, но она была здесь, как напоминание о том времени, когда она безраздельно царила в сердце Горького. Он любил ее до сумасшествия. И терял голову, и страдал, и ревновал…

Я никогда не доверяла ей, и присутствие Муры на похоронах вновь кольнуло меня в самое сердце.

Была здесь и Тимоша. Яркая, прелестная, но сейчас она притушила свою прелесть и выглядела бесконечно печальной… Похоронить мужа, а теперь и свекра, конечно, это тяжело, это жизненные испытания, которые надо вынести с честью.

Стоявшая рядом со мной корреспондентка английской газеты сказала шепотом:

— Как будто бы вождя хоронят, а?

Я кивнула в знак согласия. Спазмы сдавили мне горло, и я с трудом могла что-то проговорить.

— Ангина, — пояснила я, с трудом выдавливая из себя слова. — Трудно говорить.

Я пришла домой опустошенная, мне не хотелось никого видеть, хотелось только спать, спать и спать… Сон был для меня лекарством и избавлением от той боли, которую я испытала сегодня.

Я провалилась в сон, а потом проснулась ночью и смотрела сухими воспаленными глазами в темноту. Мне словно нужно было что-то вспомнить, но вот — что?

Рядом спал муж, что-то бормотал во сне, я тронула его за плечо, но Леонид не проснулся.

В соседней комнате спала дочка.

Я накинула халат и вышла на балкон. Села на стул и принялась смотреть на Москву — тихую, спящую… В моей памяти всплывали слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…».

Я пыталась осмыслить сказанное, но понимания не приходило. Была горечь и усталость, и тяжесть, которая — я знала это — останется со мной навсегда.

Но слова были сказаны не зря, они были мне неким завещанием, и я должна была разобраться, понять… Понять, кто убил Макса? Наверное, этого он и хотел, ждал от меня. А иначе не сказал бы этих слов. Я была человеком, которому он доверял и которого любил. Пусть не так, как Муру. О, когда же я перестану себя сравнивать с ней! Когда я успокоюсь? Но женское сердце до преклонных лет остается страстным. Бунтующим против естественного порядка вещей. И в этом его сила!

А раз Максим мне доверял… Значит, он хотел и хочет, там, на небесах… Ведь Макс не ушел безвозвратно, бесследно; он растворился в небе, в своих книгах, в этом нежном и яростном мире, который он так любил…

Я пошла на кухню и заварила себе чай, крепкий, сладкий. Мне требовалось привести мысли в порядок и все разложить по полочкам.

Я взяла блокнот и стала чертить схемы, как я делала в минуты волнения или когда мне надо было разрешить какую-то задачу.

Буду исходить из того, что Макса убили.

Кто? Я написала вопрос и обвела его кружком. Кто мог убить Максима Горького? Кто хотел его смерти? Кому это выгодно?

Самая расхожая версия — писатель умер от инфекции. Заразился гриппом от внучек. Для человека с туберкулезом — грипп был особо опасен. Но Макс не был бы Максом, если бы не предвидел некоторые моменты. Он не хотел возвращаться в СССР, словно предвидел свою смерть здесь… Значит, у него было предчувствие, которое его не подвело. Но ничего нельзя было отменить. Его вел Рок, фатум, судьба. Мы, итальянцы, свято верим в судьбу, и, похоже, именно судьба привела Максима Горького сюда, чтобы он встретил свою смерть на родной земле.