В СССР он приехал по настоянию своего сына. Горького уговаривали вернуться многие, но сын — особенно. Те, кто вызвал писателя в Советский Союз, сыграли на его чадолюбии, любви к семье, к близким… По натуре Макс был патриархом, и ему нравилось играть роль отца большого семейства. Он любил собирать вокруг себя коммуну, и все — и родственники, и близкие люди, и друзья, становившиеся на время членами этой коммуны, — попадали в орбиту заботы и внимания Макса. Я уже говорила, что Максу очень мало было нужно для себя, скорее он беспокоился о тех, кто рядом. Ему нравилось заботиться и одарять своим вниманием других…

Символично, что сын, который и сыграл свою роль в его возвращении, умер раньше Макса. И очень странно. Со стороны все выглядело естественным образом — Максим простудился и умер. Причины были самыми простыми. А ведь именно простое и примиряет со случившимся. Вроде с кем не бывает? Это жизнь!

Что мог знать Максим — избалованный, слабый, всегда находящийся в тени отца, если его убрали как ненужного свидетеля? Он любил автомобили, любил красивую жизнь, любил свою жену Тимошу… Тимошу любили все, но загадка — кого любила она?

Темные слухи ходили о том, что она была любовницей… Самого (я даже не буду писать его имя, это понятно и так). Но это выглядит малопонятно, хотя, кто знает?.. Существует мнение, что через женщину можно влиять на мужчину. Это и так и не так. Есть власть и более темная, чем интимно-сексуальная. Это власть психологического плана, она сильнее и безысходней. Кем же была Тимоша?

Я вдруг поняла, что думаю о ней отстраненно, пытаясь разрешить эту загадку. Не скрою, Тимоша мне по-человечески нравилась. Или это была ее особенность — нравиться всем? Мало кто мог таить зло на Тимошу, такую жизнерадостную, искрящуюся смехом, весельем… А если на этой ее особенности — тоже сыграли? Но кто?

Радостная Тимоша как бы покрывала другие не столь лучезарные чувства… Я ощутила, как стрельнуло в правом виске. А если я близка к некой разгадке? Или точнее — к кусочку правды, и мне придется сложить воедино эти разрозненные кусочки правды-отгадки в единую картину.

Некогда в юности я открыла для себя Агату Кристи. Никогда особо не увлекалась детективами. В нашем благородном семействе чтение подобной литературы было дурным вкусом. Только труды древних авторов имели право на существование и власть над умами. Вергилий, Тацит, Аристотель, Платон, Светоний, Данте…

Но мы с тобой, помнишь, читали Шерлока Холмса тайком ото всех и боялись, чтобы нас не застукали над этим неподобающим занятием? И соревновались, кто быстрее прочтет Конан Дойла? Так мы с тобой открывали и Агату Кристи.

Эта скромная девушка, из почтенной семьи, пережившая смерть отца, разорение семьи, Первую мировую войну, стала знаменитой писательницей. И не просто писательницей! Она провозгласила появление новой эры в книжном мире. Книга перестала быть святилищем, книга стала доступной, и уже не надо было находиться в прохладных залах библиотек, чтобы наслаждаться чтением. Книги стали предметом обихода, и это по-своему революционное событие. Книга как спутник в любых ситуациях — в транспорте, на пикнике, дома, на работе. Книгу можно было положить в сумочку и не расставаться с ней. Это не старинные фолианты из нашей библиотеки, которые и поднять-то трудно. Не то что таскать с собой.

Те старые книги внушали мысли о высоком, вечном, но жизнь, реальная жизнь, могла пройти мимо.

Я только что подумала — не была ли моя любовь к Максу и вся жизнь — неким протестом против заданности судьбы, стремлением выйти за ее пределы?

Но я отвлеклась…

Возвращаясь к Агате Кристи, могу сказать, что она перевернула представление о детективах. Смерть ходила рядом и часто принимала обличье самых близких людей, не надо было искать загадочные заговоры и убийц ниоткуда… Все самые пугающие и ясные мотивы лежали на поверхности — нужно было только иметь мужество взглянуть правде в лицо, и тогда все вставало на свои места. Но у многих ли людей хватит мужества?

Итак, Максим, питавший зависть к отцу. Нужно назвать вещи своими именами. Вернуться к корням высоких трагедий. Есть комплекс Электры, но есть и древний и вечный сюжет — сын убивает своего отца. Новомодные течения психоанализа вполне объясняют этот архетип. Сын, убивающий отца, чтобы начать новую жизнь. Разорвать пуповину, которая его связывает, не дает жить и действовать самостоятельно… Чем плох этот сюжет? А если еще отец знаменит и имеет все? К тому же посягнул на его жену…

Я хватаюсь за сердце. «Дани, куда тебя занесло с этим психоанализом! — говорю я себе почти сердито. — Что ты копаешься в чужом грязном белье? Остановись!» Но кто-то внутри меня — более пытливый и дотошный продолжает исследовать мотивы и копаться.

А может быть, слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…» — пеплом стынут на моих губах и не дают покоя. Помимо любовницы и матери его ребенка, разве я не была ему другом, настоящим другом? Как и он мне. Между нами были нежность, и тепло, и доверие. Разве это не дорогого стоит? И почему я не могу отдать последнюю дань этой дружбы и тепла Максу?

Именно эта правда и не дает мне покоя. Я должна быть беспристрастной, чтобы установить истину.

Сын умер. Но разве он косвенно не виноват в смерти отца?

Хотя свою часть плана он уже выполнил — заставив отца вернуться в СССР, что и стало причиной его гибели.

А в основе всего — его чувство к Тимоше, любимой женщине, жене, которую он обожал и боготворил. Интересно, что именно это страстное, болезненное, исступленное обожание чаще всего встречается у слабых людей, для которых оно — и якорь в бушующем море житейских страстей, и единственное утешение…

…Не знаю, станет ли это мое письмо последним — что-то я себя плохо чувствую. Не хотелось бы так думать, но увы! Никто не знает — где и когда мы встретим свой смертный час.

Если подводить итог прожитой жизни — то, что можно сказать?

Моей второй родиной стала Россия, Советский Союз, и я могу здесь процитировать великого русского поэта Пушкина:

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…».

И все же Пушкин сам и отвечает на этот вопрос:

«И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…».

Это и составляет саму жизнь: божество, то есть вера, слезы — наше страдание, горести и болезни. И Любовь!

«Любовь, что движет солнце и светила». Это уже мой сумрачный земляк. Данте.

Так переплелись для меня Россия и Италия — неразрывно, воедино.

Я полюбила Россию, полюбила Москву, но все же сейчас я чаще всего вспоминаю свою семью, прекрасную и нежную Флоренцию и тот миг на Капри, когда я впервые встретилась с Максом и вверила ему свою судьбу…