Церемониальные ритуалы правили жизнью замка даже в будничные дни[376]. Например, в начале одиннадцатого месяца каждого года проводилась церемония, на которой впервые в сезоне сегун собственноручно разжигал свою жаровню. Этот торжественный ритуал был приурочен к наступлению календарной зимы, и после его завершения разрешалось отапливать весь замок. Если холода приходили раньше, обитателям замка оставалось лишь мерзнуть до положенной даты. Исключительно трудоемким делом было отправление естественных надобностей[377]. В торжественных случаях, когда самурай надевал церемониальные одежды с длинными рукавами, в тесной уборной ему просто не представлялось возможным справиться с многочисленными слоями своего одеяния. И конечно, строго воспрещалось раздеваться, а тем более мочиться в саду сегуна. У самого сегуна и его придворных вельмож имелись слуги, носившие за ними специальные бронзовые трубки для сбора мочи. Их можно было незаметно просунуть под одежды, лишь слегка ослабив несколько тесемок, и аккуратно решить свою проблему. Но знаменосцам, оставлявшим слуг за воротами замка, приходилось искать другой выход: они старались поменьше пить перед визитом в замок, а затем, стиснув зубы, ждали момента, когда можно будет переодеться.

Мацудайра Томосабуро, как и все самураи, делавшие карьеру при дворе сегуна, разбирался в тонкостях официального этикета и был привычен к длинным и сложным церемониям. Он научился переносить холод и жару, знал, как отвешивать глубокие поясные поклоны, умел терпеливо часами сидеть неподвижно, не обращая внимания на боль в коленях и затекшие стопы. Но время от времени показательная демонстрация самурайской дисциплины давала сбой, и наружу то там, то здесь прорывалась грубая действительность. Порой кто-то выходил из себя и повышал голос. Изредка случались драки. Иногда с головы старого придворного соскальзывал пучок накладных волос и с вызывающим неловкость звуком шлепался на пол. И, невзирая на всеобщие усилия, уборные в центральной части замка, по слухам, считались самыми отвратительными в Эдо[378].

Особняк Томосабуро стоял совсем рядом с замком, по другую сторону ворот Канда[379]. Участок земли, полученный его предками от сегуната, был невелик и, безусловно, не соответствовал ни положению, ни доходу своего хозяина. Однако знаменосцы не могли сами выбирать место жительства. Поиск нового дома – даже в пределах своего района – сопровождался мучительной бумажной волокитой. Нужно было получить разрешение от сегуната и найти подходящий земельный участок. Учитывая плотность застройки в Эдо, ждать приходилось годами и даже десятилетиями. Когда в 1824 году в одном из столичных кварталов появилось свободное место[380], на него разом предъявили права одиннадцать самурайских семей.

Дом Томосабуро, по крайней мере, находился в престижном районе, который назывался Суругадай, – там проживало около двухсот пятидесяти знаменосцев с семьями[381]. На картах столицы их имена подписывали мелкими, прижатыми друг к другу иероглифами, а сам район – как это было принято для владений самураев – обозначался белым цветом. Суругадай граничил с районом Канда, где жила Цунено, но разительно от него отличался. В кварталах Канды было тесно, людно и шумно, а в районе, где жил Томосабуро, – просторно, пусто и тихо[382]. На его улицах не стояли временные лотки, торгующие обувью или пирожками, и намного реже раздавались крики назойливых торговцев. Высокие стены, сооруженные вокруг дворов, мешали разглядеть, что творится около домов самураев. Только иногда какое-нибудь узловатое дерево перекидывало свою ветвь через стену и сбрасывало в уличную грязь листья. Ствол дерева, росшего на участке, принадлежал самураю[383], а ветки, нависавшие над дорогой, считались бесхозными. Если тяжелый сук падал на голову прохожему или кто-то вешался на одной из таких ветвей, то это становилось поводом для судебных исков – и тогда начиналась бумажная волокита.

Даже в относительно небольшом владении Томосабуро[384] было больше света и воздуха, чем в любом квартале соседней Канды. Главные ворота, расположенные на некотором расстоянии от дороги, открывались во двор, засаженный деревьями. Оттуда короткая аллея вела в передние покои особняка, где знаменосец читал, писал письма и принимал гостей. Скорее всего, эта часть дома представляла собой роскошную, просторную анфиладу комнат с татами, положенными группами по шесть или десять штук. Цунено сюда не заходила. Строения, расположенные по периметру двора, тоже были запретной территорией: здесь жили приближенные Томосабуро, включая управляющего, рядовых пехотинцев и прочих воинов, чей род службы Цунено не могла определить. Некоторые из них получали довольно скудное жалованье и были очень бедны, но все-таки совсем не напоминали Цунено ни бродячих торговцев, ни ремесленников, ни рабочих, ни лавочников, ни тем более тех попрошаек, что перекрикивались во дворах и переулках Канды. Дело было не только в форменной одежде и прическах, но и в их обращении друг с другом. И еще в их учтивости. В хозяйстве Томосабуро царил порядок, знакомый Цунено по прежней отлаженной жизни в провинциальном храме, но многое казалось ей непривычным: гербы, мечи и столичный выговор, отличающий их церемонную речь.

Цунено входила на территорию усадьбы не через главные, а другие ворота и направлялась во внутренние покои особняка – там ей предстояло работать целый день. Часть комнат занимал Томосабуро, а в остальных размещались женщины и дети. Именно в этой части дома протекала повседневная жизнь семьи: здесь читали книги, ругали детей, шили кимоно и передники, наставляли слуг, давали им поручения, планировали собственные выходы в город и дальние поездки. В домах простых самураев хозяева обычно трудились наравне с прислугой[385]. Жены большую часть своего времени штопали, ткали, пряли и стирали; уборкой и стряпней занималась под строгим надзором хозяйки одна служанка, в каких-то семьях их было две. Мужья вместе со своими слугами помогали с уборкой и ремонтом. Самураи низкого ранга, даже имея собственные жилища, зарабатывали слишком мало, чтобы освободить себя полностью от работы по дому. Знаменосцам жилось легче. А семья, в которой кормилец имел ежегодный доход в семьсот золотых слитков, совсем ни в чем не нуждалась. Женщинам этой семьи не приходилось самим шить, они не носили домотканой одежды, и денег у них было довольно, чтобы нанять столько служанок, сколько нужно.