Важное свойство бедняков – ревность к другим беднякам. Нет больших ненавистников у сирийских беженцев, приехавших в Германию, нежели еврейские эмигранты из Советского Союза.

Не пускать беженцев из Африки – убеждение еврейской диаспоры в Европе. Почему евреи должны отказать беженцам из Африки спрятаться в тех же странах, где они сами нашли приют, это непонятно. Однако отпихивают от ковчега руками и ногами: прочь, отребье! Прочь, нищеброды! Это нас, голодранцев элитных, сюда по праву пустили – а вы уже лишние!

– Даешь корабль! – крикнул Янус пронзительно.

– А кто трусит – пусть идет вон! – выл лысый актер. – Проваливай, трус! Кто трусит, тот не мужик!

– Кто тут трус? – залихватски гаркнул плюгавый Яков. – Может, ты, рыцарь?

– Я не трус, – робко сказал Цветкович-Ламанчский.

– Тогда на корабль, рыцарь! Веди нас!

– Вперед, – сказал Дон Кихот, – вперед, граждане.

Миром правят даже не деньги. И даже не идея неравенства. Это тоже правит, но не это главное.

Чем дольше живу, тем виднее: миром правит трусость.

Боятся все. Боятся все время.

Некоторые называют свой страх лояльностью, осторожностью, взвешенным поведением. Но это обычный страх.

Боятся отбиться от стада, нарушить конвенцию кружка, сказать поперек групповой морали. А что это за групповая мораль – государства, церкви, колледжа, борделя, опг, редакции, кухни и т. п. – значения не имеет. Самая сильная скрепа – аморальная мораль толпы; ее боятся нарушить все.

И пока миром правит трусость, с миром можно делать что угодно.

– Бей! – гаркнул Яков.

Толпа, сначала нехотя, едва перебирая ножками, тряся головками, пришла в движение.

– Приготовься, – сказал Хорхе. – Сейчас.

Стояли на палубе и ждали толпу; стоглавая вошь, перебирая ножками, ползла к кораблю. Вошь была потная и терпко пахла. Запах толпы повис в мутном мареве порта.

– Когда будут на сходнях, бросай гарпун, – сказал мне Хорхе.

Хорхе поднял свой гарпун. Он действительно был готов убивать. Поднял гарпун и я.

Краем глаза я видел немцев. Штефан не шевелился, не произнес ни одного слова; огромные руки со вздувшимися жилами лежали на фальшборте. Глаз его я не видел, немецкий рыбак прикрыл веки.

– Мы не можем драться! – Крикнула Присцилла. – Здесь дети!

Почему она про детей вспомнила – не ведаю. Своих детей у нее не было.

– Уведите детей, – сказал я жене и Саше. Саша не отходила от оксфордского профессора и на своих дочерей даже не смотрела.

– Не можем драться, – рассудительно утвердил оксфордский профессор Адриан, – нас растопчут. Погибнут все – не только дети. Предлагаю покинуть судно. Пусть забирают. Жизнь дороже.

Я хотел рассказать о заговоре, о том, что они все заодно, что их цель – «Азарт». Все это – спектакль! Но времени на рассказ не было.

Толпа катилась к сходням.

Мы все ждали слова Августа.

– Поднять паруса, – сказал Август.

Я подумал, что капитан спятил.

– Выходим в море. У причала оставаться нельзя. Идет смерч.

Мы увидели два черных столба на горизонте.

И ветер пришел в гавань.

Сперва никто ничего не понял. Какой смерч? Нет никакого смерча – тихая жаркая погода.

Только увидели: что-то не так стало на пристани. Изменился воздух – закрутился ветер, сухие листья вдруг завертелись в жарком воздухе.

Смятая газета вылетела из урны, поплыла над головами людей.

Все следили за полетом газеты.

А потом подпрыгнула скамья. Скамья была тяжелая, из гнутого чугуна; казалось, что ее нипочем не сдвинуть с места – я полагал, что она привинчена к причалу подле «Азарта». На скамье ночью спали бродяги, а днем на ней любил отдохнуть музыкант Йохан, попивая пиво и покуривая самокрутки. Скамья была неотъемлемой частью неподвижного пейзажа – и вот эта скамья подскочила и перевернулась в воздухе.

Было тихо; воздух был бледно-молочный и тягостно жаркий. Ветра не хватало, хотелось прохлады. Пришел ветер, но облегчения не принес, был странным, шел словно понизу, не обдувая предметы, крутясь около ног. Этот чудной крутящийся ветер вдруг взыграл, поднял скамью, перевернул ее в воздухе, раскачал и бросил об причал. Скамья тяжко грохнулась и раскололась пополам.

И все испугались.

Толпа качнулась назад.

Теперь смерч увидели все.

Смерч – это спираль ветра. Смерч раскручивается, как детский волчок, только смерч, в отличие от детской игрушки, по мере вращения увеличивается в размерах, смерч растет вширь и ввысь. Те черные столбы, что мы все увидели вдали, – это были смерчи; от горизонта до нас они дошли за одно мгновение. Спирали вихря стояли вертикально над гладью воды, казалось, они не шевелятся; их движение по направлению к гавани было необъяснимо – словно рука урагана передвигала фигурки смерчей по гладкой водной поверхности. Когда смерчи приблизились, вода под ними уже не казалась гладью – море бурлило и пенилось, точно в него опустили гигантский кипятильник. Спирали смерча издалека казались черными, хотя наполнены были прозрачным ветром, крутящимся воздухом. Черными воздушные потоки казались от того, что внутри них, внутри столбов ветра вертелись предметы – лодки, камни, деревья: все то, что захватывал ветер в свои объятия, начинало вертеться внутри этих спиралей. Это напоминало детский калейдоскоп – маленькую трубочку, которую вращаешь у глаза, а внутри цилиндра перемещаются стеклышки, меняя узоры. Но то был чудовищный, непомерный калейдоскоп. Спирали шли вперед по-над морем и, подходя к берегу, разрастались, словно распахивали свои объятия все шире и шире. Орбита вращения вихря расширялась, забирая все вокруг себя: машины, людей, деревья, дома.

И вдруг стало темно.

Все стало единой крутящейся воронкой.

Это произошло в мгновение ока.

Вот еще минуту назад мы стояли на палубе, ожидая вторжения, а толпа катилась к сходням. Вот уже первые буяны взошли на сходни, а Цветкович и лысый актер даже ступили на палубу «Азарта». И тут же все завертелось, закружилось, и свет в природе померк.

Человека с мятым лицом – он был одним из первых на сходнях и уже готов был спрыгнуть на нашу палубу – ветер подхватил, перевернул и отшвырнул далеко за «Азарт» прямо в море. Рот несчастного открывался в беззвучном крике – порывы ветра относили крик в сторону. Не знаю, что с ним сталось, мы уже не глядели в его сторону.

Людей смело со сходней и расшвыряло по причалу. Сходни оторвало ветром от борта корабля, Йохан попытался сходни удержать, едва сам не вылетел за борт. Фонарь – на пристани было несколько фонарей – вырвало из асфальта, и он заплясал в небе. Тяжелый трактор, стоявший у склада с какао-бобами, смерч принес в нашу сторону и бросил на толпу. Было уже темно, мы не видели, кого раздавило. Но рев толпы даже сквозь свист ветра услышали все – разом вскричала тысяча глоток.