Море вздыбилось и накрыло корабль так же внезапно и неумолимо, как война накрывает Европу, как это было в 1914-м и 1939-м. Море было везде – кипящая ледяная пена.

Уберечься от бури одному – вне команды – так же невозможно, как спрятаться от войны Латвии или Финляндии. Накрыло всех, и выбираться надо было всем сразу.

И тут стали звонко лопаться снасти, и освободившиеся концы парусов хлопали по ветру и по нашим лицам.

– Гнилые веревки! – крикнул Штефан. – Утильное собираешь, крохобор!

– Руки тебе на что даны, – ответил Август. И крикнул рыбаку: – Руками держи парус!

Капитан кричал внутрь ветра – ветер дул ему прямо в лицо и заталкивал слова обратно в открытый рот – но мы услышали.

– Сам держи, святоша! – орал в ответ Штефан.

– Приказ капитана выполнять! – проорал Хорхе.

– Командир нашелся…

Но мы видели, сквозь ветер и пену мы видели, как рыбак схватил двумя руками парус и натянул его снова, подставил парус под ураганный ветер. Парус, надувшийся пузырем, рвался из рук, но переспорить Штефана было невозможно. Силы в этом рыбаке было немерено; он стоял на мокрой палубе, натягивая руками парус, и волны и ветер не могли сдвинуть его ни на метр.

– Гнилой такелаж, все снасти ни к черту. Веревок не мог купить!

– Где я тебе другие веревки возьму, – огрызнулся Август.

– Сколько они лежали в трюме? С войны?

– Ты не разговаривай, силы береги, – сказал ему Август. – Есть еще работа на палубе.

Снасти рвались в руках, оторванные ванты вылетали из клюзов и молотили, как плети, по нашим плечам.

– Держи бизань-марсель!

Парус с бизани сорвало и накрыло им двух людей – прихлопнуло, точно мух мокрой газетой. Там, под бизань-марселем, барахтались лысый актер и Микеле – и мы бросились на корму к бизань-мачте. Хорхе успел поймать ванты, он рванул на себя всю снасть, но снасти лопнули в его руках.

– Вырвался марсель! – крикнул мне Хорхе. – Их утащит за борт! Держи конец! – Он сам пытался удержать обрывки веревок, но не поймал, поскользнулся, свалился ничком на палубу, его накрыло волной.

– Держи! – кричал он мне бешено, пока волна волокла его по палубе.

Я поймал конец веревки, но конец вырвался, хлестнул меня по лицу, я потерял равновесие. Почти упал, но успел схватить сам парус, уцепил жесткий угол, обшитый тросом.

«Азарт» накренился, завалился набок, зарылся в волны, палуба стала косо, и я сползал вниз, но парус не отпускал. Корабль был на боку, но он все-таки шел вперед, сквозь шторм, сквозь волну, и парус, который я не отпускал, был нам нужен. Пальцев я не чувствовал, их свело холодом, поэтому не сразу понял, что поверх моей руки лежит рука Хорхе – испанец тоже исхитрился ухватить парус и теперь мы держали вместе – он чуть выше, я чуть ниже.

Мокрая парусина рвалась из рук, но заиндевевшие пальцы держали мертво – и парус тащил нас по палубе, верткий, шершавый, скользкий и тяжелый одновременно, – как морское чудовище. Так мы катились по деке до фальшборта, пока не уперлись в него ногами.

– Теперь вставай, – сказал мне Хорхе. Он повернул ко мне мокрое лицо и приказал это так спокойно, словно я мог встать, словно мы с ним отдыхали на пляже.

– Я не могу встать! – крикнул я в ответ. Волна перекатывалась через меня, во рту стояла соленая морская вода, и слова выплескивались брызгами.

– Вставай! Приказываю: вставай! – И тогда мы оба встали, поднимая парус и растягивая парус против ветра. Ветер наполнил его одним рывком, раздул щеки у нашего Борея, и так мы стояли с марселем от бизани в руках, а немецкие рыбаки держали растянутый грот-марсель – и наш корабль шел.

Он шел вперед, наш полусгнивший «Азарт» с дырявыми парусами, с рваным такелажем, с пробоиной в борту, груженный порохом и динамитом. Корабль шел вперед с безумной командой, сумасшедшим капитаном, предателями в трюме – он шел вперед без мотора и без всякой навигации, но он шел!

– Так держать! – сказал Август, и мы держали паруса руками, пока ураган нес нас в открытое море.

– Поднять флаг! – крикнул Август.

Кому был отдан приказ – непонятно. Кто из нас мог сейчас заниматься флагом? – Не было таких матросов. Йохан лежал ничком на палубе; Боян Цветкович огромной медузой растекся по палубным доскам, раздавленный страхом, клокотал и булькал, обхватив полные щеки руками; актер полз на четвереньках к фальшборту, а волны упрямо сносили его в сторону. Лысая голова актера то выныривала из пелены дождя и брызг, когда он хватался за поручень и пытался встать, то пропадала вновь, когда актер откатывался вниз. Нет, они не смогли бы поднять флаг, нечего и надеяться. Остальные были заняты такелажем – парусами, мачтами. Август обращался не к нам.

– Поднять флаг! – крикнул капитан Август.

– Я боюсь! – ответил звонкий голос Полины.

– Не смей бояться!

И снова – резко, грозно:

– Поднять флаг!

Капитан отдал приказ детям – теперь я понял: детям!

И девочки бросились к флагу – наш синий дельфин жалко болтался под ветром, подвязанный к рее. Флаг «Азарта» был сшит детьми из разных разностей: в дело пошли тельняшка моряка дяди Вити, спальный мешок сквоттера Йохана, лифчик Присциллы – лоскуты были сшиты вместе, а поверх дети пришили дельфина. Все это смотрелось беспомощно: разве таким должен быть флаг корабля, идущего сквозь бурю?..

Но это был наш флаг, другого не было.

Дойти до флага-дельфина сквозь штормовой ветер и моряку было бы непросто. Дети шли, шатались, падали, вставали, скользили по доскам, а волна накрывала их с головой и мела по палубе, как метла метет мусор. Сквозь пелену дождя я видел, как девчонки взялись за руки, чтобы встретить ветер вместе.

Ветер все равно сбил их с ног. Проволок по палубе, ударил о борт, оттащил в сторону – тут их опять накрыла волна. Заряд был такой силы, что девочек буквально подбросило в воздух.

– Боюсь! – звенело сквозь ветер.

– Не бойся!

– Не могу! Мне страшно! Не могу идти!

– Танцуй! – кричал капитан Август. – Если страшно – пляши!

– Как – плясать?

– Пляши!

И бесшабашные девчонки пустились в дикий пляс под ураганным ветром.

Никогда не забуду этих безумных детей, пляшущих на корабле в бурю.

Рот мой был полон соленой пеной – иначе я бы что-то им крикнул, как-то им помешал бы. Казалось, это самоубийство – плясать под ураганной волной. Казалось, это преступление – заставить детей танцевать в шторм.

Но помешать я не мог.

Девочки кружились и прыгали, сплетались и разбегались, визжали дикую песню – детскую эпиталаму ветру и морю – и так, в танце, дошли до флага.