Столкновение толпы с ураганом было тем страшнее, что толпа была такой же стихией, как и ураган, – и выбраться из водоворота толпы люди не могли, как не могли выбраться из карусели смерча. Теперь уже никто из них не мог убежать – индивидуальной судьбы не стало. Толпу швыряло по причалу из стороны в сторону, люди сталкивались лбами, ломали друг другу руки, рвали на соседях одежду. В сгустившемся мраке уже нельзя было различить границ причала, море и суша смешались. И тут поднялась волна.

Я успел увидеть, как море набухло, словно закипающее молоко, но еще прежде, чем до меня дошло, что поднимается волна, еще прежде, чем волна поднялась, раздалась негромкая команда Августа:

– Поднять паруса.

«Азарт» взлетел на пришедшей волне, но его не швырнуло о причал, как соседние суденышки, а развернуло прочь от берега, в открытое море – и корабль откатился вместе с волной.

– Поднять грот-марсель!

– Есть, капитан!

И мы нырнули вниз с волны, взлетели вверх на новую волну – и отошли еще на десяток метров от опасного причала.

Море вспенилось так же внезапно, как внезапно взыграл ветер. Поднялась огромная волна, подхватила рыбацкие лодки у причала, вынесла суденышки прямо в порт – грохнула о стены складов, разбила в щепу.

Рыбацкий баркас, пришвартованный рядом с «Азартом», раскололся пополам. Были на борту матросы или нет – не знаю; баркас, кажется, был под бельгийским флагом – в амстердамском порту много иностранных рыбаков. Я видел – в темноте, но все же увидел, – как огромный французский траулер (он стоял в ста метрах от нас, помню даже его название – «Версаль») завалился на бок. Будь траулер в открытом море – он бы справился. Но возле причала у судна не было шансов для маневра – волны накатывали одна за другой, и судно билось о бетонные столбы; сквозь рев ветра мы слышали глухие удары. И деться с «Версаля» было некуда. Я видел людей, цеплявшихся за снасти; волны накрывали траулер, сносили все с палубы, матросы хватались за ванты, за любой конец такелажа, но удержаться было нельзя.

– Вперед, вперед, – хрипел Август. Он стоял у руля, поворачивая румпель так, чтобы вывернуть наш корабль парусом под ветер, а немецкие рыбаки и Хорхе управлялись со снастями. – Вот так держи руль, – сказал Август тому, кто был ближе, Йохану, передал румпель и пошел по палубе к мачтам.

Корабль швыряло с волны на волну, стоять и то было невозможно, но Август шел морской походкой, враскачку, – так, словно всю жизнь провел на палубе в шторм.

– Ставим все паруса, – сказал Август.

– Есть, капитан! – сказали рыбаки.

– Кого обмануть думаешь? – с издевкой сказал профессор Оксфорда. – На драных парусах пойдешь? Ты нас всех утопишь.

Англичанин (надо отдать должное его флегматичному характеру) оставался внешне спокоен. Он стоял, как прежде, на квартердеке, придерживая Сашу за талию, и флегматично глядел на усилия команды. Волна окатила его так же, как и прочих, но не сдвинула с места. Английский (или специфически оксфордский) характер научил этого человека никогда не суетиться – ни обдумывая свои злодейства, ни спасаясь от беды, профессор Андриан Грегори не выказывал волнения. Губки бантиком, полусонные глазки прикрыты.

– Думаешь, справишься? Шансов у тебя мало, капитан.

К этому времени мы уже были в открытом море, в километре от берега – за линией тяжелых волн. Море бурлило, и «Азарт» то проваливался в кипящую воду, то взмывал на волне – но мы были уже далеко от гавани.

Август не ответил профессору Адриану, он даже не глядел в его сторону.

– Полный бакштаг левого галса, – сказал капитан.

Костлявое лицо Августа ничего не выражало, серые глаза следили за волной, и так мне показалось, сам он словно слился в этот момент с морем. Бывает у людей призвание – вот и Август, судя по всему, был рожден капитаном.

– Флотоводец, – презрительно сказал британец. – Тебя ветер назад развернет.

– Мы утонем? – спросил Микеле. – О мои бамбини! Ваш бедный папочка утонет! О нет, только не это! Спасите меня ради моих бамбини! Верните меня на берег!

– Спасательные жилеты раздай, капитан, – сказал Хорхе. Испанец был хорошим моряком – цепкий, быстрый.

Верно, спасательные жилеты! Как же мы про них забыли.

– Жилетов нет, – сказал Август.

Капитан посмотрел поверх наших голов в ревущий черный простор, сказал:

– Хотел купить. И деньги были. Заглянул в коробку – пусто. Не судьба. Обойдемся.

– Как – пусто? – ахнула команда.

Можно воровать все подряд: рулевое колесо, корабельные канаты, обшивку с бортов, – но есть же святые, неприкосновенные вещи. Деньги для этих людей являлись священным символом. Символом чего? – на такой вопрос никто бы не ответил. Не символом труда – это уж точно.

Ветер не выл и не свистел, эти эпитеты уже не годились; ветер грохотал вместе с морем – но сквозь грохот донесся вопль команды:

– Деньги пропали?!

Взоры обратились к лысому актеру. Есть предвзятое мнение на нашей планете, будто русские эмигранты на руку нечисты – но скажите, а кто не ворует? Однако посмотрели именно на актера.

Он, он! У лысого актера на лице было написано, что взял он!

– Что смотрите? – воскликнул актер, и надрывная нота появилась в его голосе. Безнадежная искренность – с такой интонацией говорят герои русских пьес, когда их клеймит бездушный свет. Что можно объяснить светской черни, если хулители заранее составили мнение?..

– А… все едино! – взвыл актер. – Мучителей толпа! Крутите руки! Все гонят, все клянут… Европейцы… Да, брал. Но брал немного! Нечего возводить напраслину! Как самим брать, так пожалуйста! А русскому человеку на опохмел пять копеек взять зазорно. Всегда вы русских людей обвиняете! Русофобы вы, вот вы кто!

Переход от роли Иоанна Грозного к роли Чацкого дался актеру просто – он и двигаться стал иначе, и лицо преобразилось. Прежде актер пучил глаза и раздувал ноздри, как то делают цари и патриоты, а сейчас откинул голову назад и скорбно прищурился. Ветер помог – вздыбил воротник рубахи; актер застыл в этой скорбной позе, подставив лицо урагану.

Никто его, впрочем, не обвинял. Крали все, не он один. Разве что денег никто не присваивал.

Актер обиделся не на шутку.

– Вечно у вас, у европейцев, русский мужик виноват! Пять гульденов в день на пиво – что, разорил? Пять гульденов пожалели! Крохоборы! – Надрывная нота достигла крещендо. – Пятак в день! Что, на пятачок не наработал? Кружку пива не заслужил? – И он тянул к команде свои честные большие руки.

– А остальное где? – спросил Хорхе, быстро посчитав в уме. – Каждый день по пять гульденов… а там больше двух тысяч было.

– Остальное она взяла, – актер указал на левую активистку Присциллу. – Все подчистую выгребла – сам видел. Ну, думаю, пропал я: засудят русского мужика. Всех собак повесят на бедного Ивана… Кто ж француженку-то осудит…