С присущим ей напором и решительностью бабушка Марина занялась и поступлением Карена в институт. Точнее, поначалу к его подготовке подключили подходящих родственников, независимо от степени близости. Значение имела лишь компетентность в каком-либо из сдаваемых предметов. Направление выбрали на семейном совете – медицина: дело во все времена востребованное, так что свой кусок хлеба с маслом, а то и с черной икрой у мальчика всегда будет. Правда, Карен категорически возражал против ужасов анатомического театра, поэтому «медицина вообще» вскоре превратилась в фармакологию. Впрочем, сдавали на «аптечном факультете» все те же химию с биологией, ну и, как везде, общеупотребительные математику с русским. Нужные специалисты по означенным предметам – при такой-то широте родственных связей – нашлись быстро. Обнаружился даже один профессор, мало того – член-корр, по несколько раз в год приезжавший в Москву на какие-то сложные конференции с непроизносимыми названиями. Правда, биология, которой он успешно занимался, была микромолекулярной, то есть от школьной программы достаточно далекой, ну и что? Не мог же он, витая в научных эмпиреях, забыть биологическую «азбуку»? Он и не забыл. Только полагал, что одной школьной программы для поступления «маловато будет». Профессор почему-то очень любил цитировать мультфильмы – для доходчивости. Впрочем, объяснял он и впрямь отлично – просто и наглядно. Вот только пихал в голову Карена слишком много «лишнего». По крайней мере, так считал сам обучаемый.

Прочие добровольные репетиторы были не столь настырны, но тоже… утомляли. Весь последний школьный год вместо погулять-повеселиться приходилось выполнять невообразимое количество дополнительных заданий, «грызть» (почти буквально) учебники – и не только школьные, но и вузовские, категорически рекомендуемые «добрыми» помощниками.

К весне, замучившись отстаивать хотя бы минимальную толику вольности, Карен начал болеть. Он простужался, страдал то головокружениями, то мигренью, маялся желудочными коликами и жаловался на мушки в глазах.

И тут приехала бабушка Марина.

Вообще-то Карен всегда ее любил и уж точно никогда не боялся. Она снабжала его разнообразными сластями, а когда подрос – и карманными деньгами. Правда, не просто так, а как бы в награду: если мальчик хорошо себя ведет, не огорчает маму и папу, значит, ему полагается поощрение. И не в виде приятной, но не слишком ощутимой словесной похвалы, а в какой-нибудь более материальной форме – в подобную систему бабушка Марина веровала твердо: заслужил – тебе причитается. Ну а если не заслужил… что ж, значит, придется оставаться, буквально выражаясь, без сладкого.

Карена «система» вполне устраивала и уж точно никогда не пугала. Не огорчать маму и папу? Ничего нет легче! Даже если приспичит совершить что-нибудь не слишком одобряемое, ну так шалить можно и потихоньку. Впрочем, что-то скрывать приходилось нечасто. Хулиганские выходки совсем не казались Карену веселыми или увлекательными, а учиться ему всегда было легко – выручала отличная память. Но главное – даже «плавая» в предмете, он на одних «верхах» мог заболтать любого преподавателя, убедив того в обширности и глубине своих знаний. Если же проблема возникала с письменной работой, решение оказывалось аналогичным, только убалтывать приходилось уже не учителя, а кого-нибудь из одноклассников – чтоб было у кого списать.

Так что бабушке Марине каждый раз демонстрировались и «примерное поведение», и «отличная успеваемость», щедро ею вознаграждаемые.

Но теперь Карен отчего-то заробел.

Бабушка, однако, ругать его за разгильдяйство не стала:

– Какой ты у нас, оказывается, слабенький мальчик, – улыбнулась она. – Болячка за болячкой… Кто бы мог подумать! – Она покачала головой.

Но от этого сочувственного, ласкового голоса становилось почему-то еще больше не по себе.

– Я не слабенький! Но они меня замучили! Сплошные занятия, вздохнуть невозможно!

– Ну да, ну да, – согласилась – вроде бы согласилась – бабушка. – Ну что ж, знаешь, как говорят? Тяжело в учении – легко в бою.

Она явно не имела в виду обеспеченную тяготами непрерывных занятий последующую легкость на экзаменах. Карен понял правильно:

– Нет, бабуль, я совсем не хотел бы в армию… Но… Ну почему непременно… Столько добровольных преподавателей нашлось, так неужели никого в приемной комиссии…

– Вот оно как… – Бабушка качала головой все так же сочувственно. – Да конечно, глупо даже и предполагать, что среди наших многочисленных родственников не найдется ни одного, чье слово оказалось бы весомым для приемной комиссии. Но еще смешнее, когда такой умный мальчик оказывается… балбесом. Ты что, не в состоянии поступить без протекции? И так легко готов это признать? Или тебе просто не хочется напрягаться? Хочется, чтоб конфеты в рот сами запрыгивали? Так не бывает, мой мальчик. Мне казалось, я достаточно постаралась чтобы тебя к этому приучить. В жизни любую конфетку приходится зарабатывать. Либо собственными мозгами, либо, при отсутствии этих самых мозгов, собственным горбом. Вот только горбатиться придется в обоих вариантах. Только, поверь, горбатиться над книжками и тому подобными вещами куда приятнее, чем махать лопатой. Сперва в армии – потому что куда ж тебя такого, кроме стройбата, – потом каким-нибудь разнорабочим в пыльном цеху. Так что работать придется, куда ни глянь. А уж в каких условиях – именно это ты сейчас и выбираешь. Ну, предположим, скажет кто-то слово в приемной комиссии, а дальше? Понадобится еще одно слово, уже более веское, на первой сессии? Потом на второй, на третьей, на дипломе? А дальше? Кто тебя кормить-то потом станет, мальчик? Или ты не мужчина?

– А может, я совсем не такой умный? – предположил Карен, изрядно напуганный обращением «мальчик», суровее ничего и быть не могло. – А если я совсем не гений, то… Вот зачем непременно меня пихать в этот мед, куда даже медалистов, и то не всех берут. Я же могу пойти в какой-нибудь заборостроительный, чтоб наверняка. И никакого стройбата.

– Ох, глупый мальчик, смешно тебя слушать, – снисходительно улыбнулась бабушка. – Такой умный и такой… нет, не балбес. Болван. Уж извини. Переоценивать свои возможности… ну это можно не только понять, из этого нередко получаются очень неплохие результаты. Но нет ничего глупее, чем недооценивать свои возможности. Как мило, поглядите на него: я слишком тупой, хороший вуз мне не по силам, поэтому я пойду куда попроще. Тебя, как ты изволишь выражаться, пихают туда, куда тебе вполне по силам попасть. И достойно пройти все этапы обучения – тоже. И работать потом в приличном месте за приличные деньги – тоже. Если бы ты, глупый мальчик, был и впрямь тупицей, уж поверь, кто-нибудь из твоих добровольных репетиторов давно об этом сказал бы. Кавояны всегда отличались практичностью, и времени на безнадежное дело натаскивания тупого болвана тратить бы не стали. Помнишь Аришу?

Карен почему-то вдруг разозлился:

– Которую замуж за дипломата выдали? Это и есть пример кавояновской практичности? Ну да, такая красивая выросла, что ж зря добру пропадать. А она ведь певицей хотела быть! А ей сказали: ни копейки помощи не получишь, живи в подворотне и пой в подземных переходах, сколько душеньке угодно! Она сама мне рассказывала!