Теперь представьте, что происходит в вашем мозгу, когда вы представляете себе кошку[65]. Есть веские основания полагать, что при этом мы запускаем нашу зрительную машину в обратную сторону! Наши воспоминания обо всех кошках в целом и об этой конкретной кошке в частности движутся сверху вниз — от высших центров к первичной зрительной коре; совокупная активность всех этих зон приводит к восприятию воображаемой кошки внутренним взором. На самом деле активность в первичной зрительной коре может быть почти такой же сильной, как при виде настоящей кошки, но на самом деле никакой кошки нет. Это означает, что первичная зрительная кора не просто сортирует информацию, поступающую из сетчатки, — она больше похожа на боевой командный пункт, где непрерывно анализируются данные от разведчиков и разыгрываются всевозможные сценарии. Затем информация отправляется снова наверх, в те же самые высшие области, где работают разведчики. Кульминацией динамического взаимодействия между так называемыми низшими зрительными областями мозга и высшими зрительными центрами становится виртуальная имитация кошки. (Все это было обнаружено главным образом в ходе экспериментов на животных и исследований человеческого мозга методами нейровизуализации).

Пока не ясно, как именно осуществляется это «взаимодействие» и какова его функция. Однако оно может объяснить, что происходит в голове пациентов с синдромом Шарля Бонне (например, Ларри и Нэнси) или пожилых леди и джентльменов, сидящих в затемненной комнате в доме престарелых. Я предполагаю, что они заполняют недостающую информацию точно так же, как это делал Джош, только в данном случае в ход идут воспоминания, сохраненные на более высоком уровне[66]. Так, при синдроме Бонне образы преимущественно основаны на «концептуальном», а не на перцептивном завершении; «заполняемые» образы поступают из памяти (сверху вниз), а не извне (снизу вверх). Слепую область населяют клоуны, водяные лилии, обезьяны и рисунки, а не только объекты, непосредственно окружающие скотому, такие как линии и маленькие «иксы». Разумеется, когда Ларри видит обезьяну на моих коленях, он не обманывается ни на секунду; он прекрасно знает, что она не настоящая, ибо крайне маловероятно, чтобы в моем кабинете вдруг оказалась живая обезьяна.

Но если этот аргумент верен — если низшие зрительные области активируются всякий раз, когда вы что-то воображаете, — то почему вы и я не галлюцинируем все время или не путаем наши внутренние образы с реальными предметами? Почему при одной мысли об обезьяне она не появляется в соседнем кресле? Причина в том, что даже при закрытых глазах клетки в сетчатке и в низших сенсорных путях остаются активными и генерируют плоский фоновый сигнал. Этот фоновый сигнал информирует высшие зрительные центры о том, что на сетчатке нет никакого объекта (обезьяны), и тем самым накладывает вето на активность, вызванную нисходящими образами. Однако если низшие зрительные пути повреждены, фоновый сигнал исчезает и вы галлюцинируете[67].

Это имеет эволюционный смысл: хотя ваши внутренние образы могут быть очень реалистичными, они никогда не заменят реальную вещь. Вы не можете, как сказал Шекспир, «утолить жгучий голод, воображая пиршественный стол». Кстати, оно и хорошо, ибо, будь вы способны утолить голод одной мыслью о пире, вы бы не стали есть и быстро умерли. Аналогичным образом, любое существо, которое может вообразить себе оргазмы, вряд ли передаст свои гены следующему поколению. (Конечно, в ограниченной степени мы можем делать это — например, когда с волнением воображаем романтическую встречу.)

Дополнительные доказательства взаимодействия между нисходящими образами и восходящими сенсорными сигналами в восприятии исходят от пациентов с фантомными конечностями. Некоторые из них периодически ощущают, как их призрачная кисть сжимается в кулак и мнимые ногти впиваются в несуществующую ладонь, что вызывает нестерпимую боль. Почему эти люди на самом деле чувствуют спазм, «впивающиеся ногти» и боль, тогда как вы или я можем представить себе точно такое же положение пальцев, но ничего не почувствуем? Дело в том, что реальный вход из наших рук говорит нам, что никакой боли нет, хотя в нашем мозге есть следы памяти, связывающие акт сжимания кулака с впиванием ногтей (особенно, если вы не часто их стрижете). Однако при потере конечности эти мимолетные ассоциации и ранее существовавшие воспоминания о боли больше не вступают в противоречие с реальным сенсорным входом. То же самое может наблюдаться и при синдроме Шарля Бонне.