С одной стороны, стремление короля постоянно вести войну можно тривиально объяснить леностью Карла и его нежеланием заниматься сложными вопросами государственного устройства и экономики Швеции (в отличие от царя Петра, который с удовольствием осуществлял государственное управление и посвящал этому большое количество времени). Так, за период с декабря 1697 по октябрь 1700 гг. под председательством короля было проведено 157 заседаний Государственного совета Швеции по решению политических, экономических и социальных вопросов и рассмотрению судебных дел, что вызвало у короля переутомление, ухудшение состояния здоровья и депрессию[326]. Поэтому начало войны явилось для Карла желанным отдыхом от повседневных государственных трудов и рутинных обязанностей, а ее продолжение естественным образом обеспечивало королю «беззаботную» жизнь, наполненную «рыцарскими» приключениями и славой.

С другой стороны, хотя страсть к риску, убийству и рукопашному бою владела Карлом всегда (уже в битве под Нарвой король старался находиться в местах, где сильнее всего стреляли и бились врукопашную, чтобы подвергать себя всем опасностям, которым подвергались рядовые солдаты[327]), но в России она приобрела по-настоящему маниакальный характер. Так, при овладении мостом через Неман, в ночь с 27 на 28 января 1708 года, Карл лично убил двух офицеров русской армии; в августе 1708 года у Черикова, на реке Сож, король брал мушкеты и стрелял в русских солдат на другом берегу реки, убив нескольких; 9 сентября 1708 года под Раевкой (Рашевкой) король во главе Эстгетского (Ост-Готского, Ост-Готландского) кавалерийского полка (швед. Östgötar kavalleriregemente) атаковал русский кавалерийский отряд из корпуса генерала Рудольфа Бауэра и убил 12 русских драгун (потери каждой из сторон доходили до 1000 убитых и раненых); 11 февраля 1709 года король лично участвовал в атаке на 7 русских драгунских полков под командой генерала Отто Шаумбурга в Краснокутске (район Богодухова), на помощь которым после их отступления к Городне подошли 2 батальона гвардии и 6 эскадронов драгун генерала Ренне – при отступлении к Городне русские потеряли 659 человек убитыми, а ворвавшись на улицы Городни, король и его свита конных гвардейцев-драбантов зарубили здесь еще 159 солдат и офицеров[328]. Эти примеры можно продолжить.

В итоге, после того, как демоны войны девять долгих лет владели душой короля, он уже не мог обходиться без деструктивной энергии, получаемой при уничтожении других людей, фактически превратившись в серийного убийцу. Именно эта энергия одухотворяла Карла во время битвы, когда, сидя в седле с обнаженной саблей, он, по свидетельству очевидцев, преображался, буквально овладевая душами видевших его шведских солдат и заставляя их атаковать и убивать, так как был способен: «… сверхъестественной силой внушать кураж и желание сражаться даже тем, кого можно было считать наиболее павшими духом»[329].

Таким образом, высокий уровень сознательной и подсознательной агрессии был свойственен обоим монархам. Однако по отношению к войне царь, как старший по возрасту и потому более опытный политик – в начале Северной войны Петру было 27 лет, а Карлу – только 17, проявлял большую умеренность и миролюбие и неоднократно предлагал противнику заключить мир.

Как отмечает Константен д’Турвиль (Konstanten de Tourville), служивший в корпусе Лейб-драбантов Карла XII, стоило только приобрести более воздержанности и прозорливости, которыми Карлу захотелось бы смягчить свою злобу, и он смог бы легко увидеть, что, конечно, не сумеет сражаться против суровости климата; а если царь, пока что отступая, встанет перед ним наконец как настоящий противник, толпа солдат, в которую королевская армия с каждым днем все более превращается, изнуренная к тому же холодом и болезнями, трудностями переходов, недостатком продовольствия и протяженностью почти непроходимого пути, будет выглядеть не соответствующей положению вещей перед лицом более чем 100-тысячной армии, обильно снабженной всем необходимым[330]. Но Карлу хотелось отомстить за себя, и слишком уж упрямое рвение мешало ему увидеть, что он сам лишает себя средств.

Соответственно, отказываясь от мирных предложений, король демонстрировал злобное стремление к дальнейшим убийствам, что и стало его «ахиллесовой пятой» (по этому поводу в «Дао дэ цзин» сказано: «Небо не любит воинственных»). В ночь с 16 на 17 июня 1709 года, после своего дня рождения, Карл XII был ранен русской пулей в стопу левой ноги в области пятки подобно другому неистовому герою – мифическому царю греческой Мирмидонии Ахиллу под стенами Трои. Рана была получена тогда, когда Карл в очередной раз выехал к Полтаве убить кого-нибудь из русских военных (характерно, что первая пуля, попавшая в короля, досталась ему также в бою против русских под Нарвой, но тогда она не причинила Карлу вреда, застряв в одежде[331]). В результате тактическая интуиция и ореол личности короля-героя, окрылявшие шведов, уже не могли быть использованы в предстоящей Полтавской битве. Надежда оставалась только на храбрость шведских солдат, а также опыт и мудрость высшего командования.

Мужество солдат действительно было ими показано, когда на втором этапе Полтавской битвы около 4,5 тыс. шведских пехотинцев, без подготовки и прикрытия со стороны артиллерии, атаковали холодным оружием и сбили часть первой линии царской пехоты из 13 тыс. солдат, которых поддерживало 65 полковых орудий. Как заметил Карл Клаузевиц: «С этим широким и облагороженным корпоративным духом закаленной боевой дружины, покрытой шрамами, не следует сравнивать самомнение и тщеславие, присущие постоянным армиям, склеенным воедино лишь воинскими уставами»[332].

Однако, к сожалению для шведов, в отсутствие Карла XII высшее командование шведской армии оказалось не на высоте. Никакой храбростью и самопожертвованием нельзя было исправить ошибки, допущенные ведущими шведскими военачальниками.

Интересно отметить, что через 11 или 12 лет после смерти Карла XII (в источниках сведения о датах противоречивы), в русском роду, основоположником которого был выходец из Швеции, родился будущий знаменитый военачальник Александр Васильевич Суворов, во многом скопировавший полководческий «почерк» шведского короля. Его предок Сувор (происхождение имени «Сувор» связывают со шведским словом «svar», немецкий эквивалент «schwer», что в переводе на русский язык означает «сильный, мощный, суровый, строгий», «сварливый, неуживчивый») прибыл в Россию из Швеции вместе с неким Наумом, причем занимались они, по всей видимости, торговлей либо исполняли какие-то административно-хозяйственные функции. В XVII–XVIII вв. на улице Сретенке в Москве, где стоял дом деда А. В. Суворова – Ивана Суворова, преобладали дворы купцов и торговцев, поэтому при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче Романовых здесь селились не представители древних боярских родов, а новая служилая знать, в том числе и выходцы из-за рубежа, например, фон Визины (von Wiesen)[333]. Как следует из прошения А. В. Суворова, поданного в 1786 году в Московское депутатское собрание о включении его с семьей в дворянскую родословную книгу Московской губернии: «В 1622 году, при жизни Михаила Федоровича, выехали из Швеции Наум и Сувор и по их челобитной приняты в Российское подданство. Именуемые честные мужи разделились на разные поколения и по Сувору стали называться Суворовы…»[334].