китайского ребенка, чьи бедные, но честные родители-крестьяне смотрят на него (солдата) полным благодарности и счастья взглядом, будто на доброго дядюшку». Надпись в верхнем правом углу гласила: «Возвращайтесь в свои дома! Мы дадим вам риса! Положитесь на японскую армию, она может вам помочь!»

В то же самое время японцы устраивали пышные приемы и мероприятия для прессы в Нанкине и Шанхае, чтобы отвлечь внимание от творящихся бесчинств. В начале февраля один японский генерал пригласил иностранных дипломатических представителей на чай в японское посольство в Нанкине. Он хвалился тем, что японская армия славится во всем мире своей дисциплиной, ни одного нарушения которой не было зафиксировано во время русско-японской войны и маньчжурской кампании. Генерал утверждал, что если по какой-то причине японцы и творили произвол в Нанкине, то лишь потому, что китайцы сопротивлялись им, подстрекаемые иностранцами, под которыми, естественно, подразумевался Комитет Международной зоны безопасности. Но, как ни странно, в той же речи генерал, вопреки своим предыдущим заявлениям, признал, что японские солдаты иногда вымещали свою злость на населении, поскольку не нашли ничего съедобного или полезного во время их наступления на Нанкин[387].

Устроенный японской прессой цирк, однако, не смог одурачить иностранное дипломатическое сообщество в отношении поджогов, насилия и убийств, бушевавших почти два месяца по всему Нанкину. В середине февраля японцы устроили в Шанхае военный концерт, с гейшами и фотожурналистами. Немецкий дипломат, однако, отмечал, что, пока происходило празднество, «мать 11-летней девочки, не желавшая отдавать дочь солдатам-насильникам, была сожжена вместе со своим домом»[388].

Руководители Зоны безопасности дают отпор

Комитет Международной зоны безопасности делал все возможное, чтобы отразить натиск японской пропаганды. В первые дни резни руководители Зоны прибегали к помощи американских иностранных корреспондентов, таких как Фрэнк Тиллман Дэрдин, Арчибальд Стил и К. Йейтс Макдэниел. Но после их отъезда Международный комитет оказался предоставлен самому себе. Японское правительство запретило другим репортерам, таким как Макс Коппенинг из «Чикаго Трибьюн», въезд в Нанкин, и поведение японских солдат резко ухудшилось, как только они поняли, что за их действиями больше не наблюдает мировая пресса[389].

Однако японское правительство недооценило способность Международного комитета вести свою собственную кампанию. Руководителей зоны объединяла одна отличительная черта – все они были прекрасно обучены искусству словесности. Практически все без исключения умели красноречиво писать и говорить[390]. Миссионеры, получившие образование в лучших университетах США и Европы, посвятили большую часть взрослой жизни произнесению проповедей, написанию статей и выступлениям с лекциями на тему христианства; а некоторые участники комитета имели большое количество написанных книг. Более того, они обладали немалым опытом работы с прессой, задолго до падения Нанкина выступая по нанкинскому радио или публикуя статьи о Китае в популярных изданиях. Наконец, у миссионеров имелось дополнительное преимущество, которого не предвидели японцы: они всю жизнь провели в размышлениях об истинной природе ада и, обнаружив таковой в Нанкине, тотчас же красочно описали его для мировой общественности. Их жесткая и убедительная проза воспроизводит тот ужас, которому они стали свидетелями:

В течение десяти дней царит полная анархия – настоящая преисподняя на земле… нам приходится наблюдать, как у бедняков забирают их последнее имущество – последние деньги, последние одеяла (а погода стоит морозная), у бедного рикши – его повозку. Тысячи разоруженных солдат, искавших убежища вместе с многими сотнями невинных гражданских, забирают на твоих глазах, чтобы расстрелять или потренироваться на них, протыкая штыком; как тысячи женщин стоят перед тобой на коленях, истерически плача и умоляя спасти их от охотящихся на них зверей; и ты стоишь и не можешь ничего поделать, в то время как сорван и десятки раз осквернен твой флаг, твой дом разграблен, а город, в который ты пришел, чтобы помочь ему, и организацию, которой ты собирался посвятить свои лучшие годы, не спеша и методично пожирает огонь. Подобного ада я не видел еще никогда (Джордж Фитч, 24 декабря 1937 года)[391].

* * *

Этот ужас нелегко передать словами; я даже не знаю, с чего начать. Я никогда еще не слышал и не читал о подобных зверствах. Сплошное тотальное насилие! По нашим оценкам, за ночь случается не менее тысячи изнасилований, но немало и днем. В случае сопротивления или чего-то похожего на несогласие следует удар штыком или пуля. Мы могли бы описать сотни случаев за день: люди в истерике падают на колени каждый раз, когда появляемся мы, иностранцы, и умоляют помочь. Тех, в ком подозревают солдат, как и других, выводят за город и расстреливают сотнями и тысячами… Даже несчастных беженцев в некоторых центрах раз за разом грабят до последнего гроша, отбирая последнюю одежду и последний кусок хлеба… Каждое утро, день и вечер похищают женщин… (Джон Маккалум, 19 декабря 1937 года)[392].

* * *

Думаю, я поведал достаточно об этих кошмарных случаях – их сотни и тысячи. От такого количества насилия разум отказывается воспринимать происходящее, и ты практически перестаешь испытывать шок. Я не мог представить, что в современном мире существуют столь жестокие люди… Казалось, будто на такое способен лишь редкий безумец, наподобие Джека Потрошителя (Джон Гиллеспи Мэйджи, 28 января 1938 года)[393].

Страшные подробности преступлений японцев появлялись не только в дневниках Зоны безопасности, но и в письмах и информационных бюллетенях, которые копировались на мимеографе или многократно перепечатывались, чтобы друзья, родственники, правительственные чиновники и пресса могли получить свои экземпляры. Отправляя по почте описания резни, руководители зоны часто просили получателей не раскрывать авторство документов в случае публикации, опасаясь, что отдельные члены комитета могут быть наказаны или изгнаны из Нанкина. «Прошу вас быть крайне осторожными с этим письмом, поскольку, если его опубликуют, нас всех могут вышвырнуть, и это станет катастрофой для китайцев Нанкина», – писал Мэйджи своей семье[394]. Японцы, как он объяснял, «“с величайшим удовольствием” позволили бы иностранцам уйти, но не позволили бы никому вернуться».

В конце концов настойчивость, тяжкий труд и осторожность руководителей зоны окупились сполна. Дневник Джорджа Фитча стал первым просочившимся за пределы Нанкина и вызвал «сенсацию в Шанхае»[395]. Рассказы его и других (часто с вычеркнутыми ключевыми именами) быстро на-шли дорогу в ведущие печатные органы, такие как «Тайм», «Ридерз Дайджест» и «Фар Истерн», вызвав всеобщее негодование среди американских читателей. Некоторые из этих рассказов в итоге появились в книгах, таких как «Японский террор в Китае» (1938) репортера «Манчестер Гардиан» Гарольда Джона Тимперли и «Документы Нанкинской зоны безопасности» Сюй Шуси.

Чтобы подготовить читателей, руководители