Пауло не выдержал и задал вопрос, весь вечер не дававший ему покоя и грозивший испортить ужин:

– Ты сегодня совсем другая. Словно повстречала кого-то и влюбилась. Это так? Не хочешь – не говори.

– Так. И повстречала, и влюбилась. Только он еще об этом не знает.

– Ты об этом хотела мне рассказать?

– Об этом. Когда ты докончишь свою историю. Или уже все?

– Нет, не все. Но до конца ее рассказывать не надо, потому что она еще не кончилась.

– Мне хотелось бы услышать остальное.

Карлу не разозлил его вопрос, и Пауло постарался сосредоточиться на еде – какой мужчина станет слушать о том, что женщина, в обществе которой он находится, кого-то там встретила и полюбила? Всякому надо, чтобы она была здесь и только здесь – за ужином при свече, при лунном сиянии над городом и Босфором.

Он начал пробовать понемножку от каждого блюда – нечто, похожее на равиоли… виноградные листья, начиненные рисом… йогурт… пресные свежевыпеченные лепешки… фасоль… кусочки мяса на шпажках… подобие пиццы – но в форме лодочки с маслинами и специями… Казалось, этот ужин будет длиться вечно. Однако, к их удивлению, еда довольно скоро исчезла – слишком она была вкусной, чтобы позволить ей остыть и потерять аромат.

Официант собрал пластиковые тарелки и спросил, можно ли подавать основное блюдо.

– Ни в коем случае! Мы уже наелись до отвала!

– Но его уже готовят, и остановиться нельзя.

– Мы заплатим за него, но только, ради бога, больше ничего не надо приносить, иначе мы просто не сможем выйти отсюда.

Официант засмеялся. И они тоже. Ветер переменился и донес до них что-то новое, и все вокруг заполнилось какими-то непривычными запахами, заиграло иными красками.

Но теперь это не имело отношения ни к луне, ни Босфору, ни к мосту – только к прожитому ими обоими дню.

– Можешь завершить свою историю? – спросила Карла: она раскурила две сигареты и одну протянула ему. – Мне до смерти хочется рассказать тебе о своем дне и о том, как я встретила себя саму.

Вероятно, в ком-то обрела родственную душу. На самом деле Пауло уже потерял к этому всякий интерес, но он сам попросил ее рассказать, придется выслушать.

В мыслях он опять оказался в том зеленом зале с обнажившимися потолочными балками под щербатым куполом и с разбитыми витражами – когда-то, наверно, они были истинными произведениями искусства. Солнце уже зашло, внутри стоял полумрак, пора было возвращаться в отель, но Пауло настойчиво повторил:

– Но ведь у вас у самого наверняка был наставник.

– У меня их было трое – и ни один не был приверженцем ислама или знатоком стихов Руми. Покуда я учился, сердце мое спрашивало у Господа: я – на верном пути? Он отвечал: да. Я допытывался: а кто ты, Господи? Он отвечал: ты.

– И кто же были они, эти наставники?

Безымянный человек раскурил синий кальян и, выпустив одно за другим несколько облачков дыма, передал Пауло. Тот сделал то же самое.

– Первый был вором. Однажды я заплутал и лишь поздно ночью добрался до дому. Ключи я оставил у соседа, но не решился тревожить его в такой час. И тут появился этот человек, я попросил его помочь, и он открыл дверь в мгновение ока.

Я был так восхищен, что попросил научить этому искусству и меня. Он признался тогда, что зарабатывает себе на жизнь, обворовывая людей, однако я был так благодарен ему, что пригласил его переночевать.

Он прожил у меня месяц. Каждый вечер выходил из дому со словами: «Иду на промысел, а ты продолжай медитировать и молиться». Когда он возвращался, я всякий раз спрашивал, удалось ли раздобыть чего-нибудь? И неизменно слышал в ответ: «Сегодня – ничего, но завтра, бог даст, повезет больше».

Я ни разу не видел, чтобы он досадовал или раздражался из-за неудач. И в те долгие месяцы и годы моей жизни, когда я медитировал и медитировал – и все впустую, и мне никак не удавалось установить связь с Богом, ощутить его присутствие, мне неизменно приходили на память слова этого жулика: «Сегодня – ничего, но завтра, бог даст, повезет больше». И это придавало мне сил идти дальше.

– А кто был вторым?

– Пес. В тот день мне очень захотелось пить, и я направился к реке, как вдруг появился этот пес. Он тоже страдал от жажды. Но, подойдя к берегу, увидел в воде другую собаку – свое отражение. Испугался, отпрянул, залаял, чтобы прогнать ее. Безуспешно, сам понимаешь. Но когда жажда стала нестерпимой, он решил встретить опасность грудью, бросился в воду – и в этот миг отражение исчезло.

Безымянный человек помолчал немного и повел свой рассказ дальше:

– И, наконец, третьим был маленький мальчик. Он шел к мечети с зажженной свечой в руке. Я спросил: «Ты сам зажег свечу?» «Да», ответил он. Я всегда беспокоюсь, когда дети играют с огнем, и сказал: «Дитя мое, поначалу свеча не горела. Откуда же взялся огонь, воспламенивший ее?»

Он засмеялся, дунул на нее и спросил, полуобернувшись ко мне: «А вы можете сказать, куда исчез огонь, только что дрожавший на кончике фитиля?»

И тут я понял всю меру своего неразумия. Кто возжигает огонь мудрости? Куда он исчезает? Мне стало понятно, что, подобно этой свече, мы несем в своем сердце священный огонь и не знаем, кто и когда возжег его. С того дня я стал внимательней приглядываться к тому, что окружало меня – к облакам и деревьям, рекам и лесам, мужчинам и женщинам. И все учило меня тому, что необходимо было знать в данную минуту, и бесследно исчезало, когда я больше не нуждался в этом. Так что за жизнь у меня были тысячи наставников.

Я постепенно уверился в том, что огонь горит, когда он нужен тебе; я был и остаюсь учеником самой жизни. Я научился извлекать уроки мудрости из самых незамысловатых и неожиданных вещей – вроде тех сказок, что родители рассказывают своим детям на ночь.

И потому почти вся совокупность суфийской мудрости – не в священных текстах, а в притчах и сказках, в молитве, в танце, в созерцании.

Снова ожили громкоговорители на верхушках минаретов – муэдзины созывали верующих на последнюю за день молитву. Обратившись в сторону Мекки, безымянный человек преклонил колени и тоже вознес молитву. Когда же она была завершена, Пауло спросил, можно ли ему будет завтра прийти сюда еще раз.

– Разумеется, – ответил тот. – Но больше того, чему захочет научить тебя сердце, ты не постигнешь. Ибо у меня есть для тебя лишь истории да то место, куда ты сможешь приходить всякий раз, как захочешь безмолвия. Если, конечно, в это время мы не исполняем там наши священные танцы.

Пауло повернулся к Карле:

– Теперь твой черед.

Она знала об этом. Уплатила по счету, и они зашагали к берегу пролива. С моста долетали автомобильные гудки и рев моторов, но эти звуки были бессильны испортить впечатление от прелести лунной ночи над Босфором.