Приехали в клинику. В приемном отделении, у стойки регистрации их ждала Мари. Она уже знала, что если бы отцу вовремя не оказали помощь, его не было бы сейчас в живых, но что такое случается крайне редко. Больного повезли в палату – не общую, а отдельную, потому что Мари уже успела сообщить номер страховки.

Жака переодели в больничную пижаму: Мари второпях забыла привезти домашнюю. Появившийся врач посчитал пульс – нормальный, а вот давление оказалось немного повышенным, но он объяснил это стрессом, пережитым за последние двадцать минут. Попросил Мари не засиживаться у пациента, тем более, что завтра он уже будет дома.

Дочь придвинула стул к кровати, взяла Жака за руки, а тот неожиданно расплакался. Сначала по щекам у него потекли слезы, но потом все тело его стало сотрясаться от неудержимых рыданий, становившихся все сильней, и он даже не пытался справиться с собой, понимая, что это – необходимая разрядка. Он плакал, а Мари ласково похлопывала его по рукам: она впервые видела отца в слезах и потому была слегка напугана, хотя и испытывала облегчение от того, что все, кажется, обошлось.

Неизвестно, как долго это продолжалось. Постепенно рыдания стали стихать, а Жак – успокаиваться, как будто пролитые слезы избавили его от тяжкого бремени. Мари подумала, что теперь ему надо поспать и хотела осторожно высвободить руку, но Жак удержал ее:

– Не уходи. Мне нужно кое-что рассказать тебе.

Она, как бывало в детстве, когда слушала сказки, положила голову ему на колени. Он погладил ее по волосам.

– Ты знаешь, что уже совсем здоров и завтра сможешь пойти на службу?

Да. Он знал это. Пойдет на службу – но не к себе в офис, а в штаб-квартиру компании. Нынешний глава ее, с которым они когда-то начинали вместе, дал знать, что желает видеть его.

– Я хочу сказать тебе вот что: я умер на несколько мгновений, или минут, или навсегда – ощущение времени были потеряны, потому что все происходило страшно медленно. И вот в какой-то миг меня будто обволокла, окутала энергия любви, какой я никогда прежде не чувствовал. Я словно бы оказался…

Голос его дрогнул, как бывает, когда человек борется с подступающими рыданиями. Жак справился с собой и продолжал:

– …оказался в присутствии Божества. А ты ведь знаешь – я никогда в жизни ни во что не верил. Ни во что и ни в кого. И в католическую школу отдал тебя лишь потому, что она была близко от дома и там прекрасно учили. Умирая от скуки, я ходил к мессе, и это наполняло душу твоей мамы гордостью, а твои соученики и их родители видели во мне своего. Но на самом деле я шел на жертву ради тебя.

Он продолжал гладить ее по голове – никогда раньше ему не доводилось спросить дочь, верит ли она в бога. Судя по всему, Мари уже давно не была истовой католичкой, потому что всегда одевалась крайне экстравагантно, водилась с косматыми юнцами, слушала музыку, совсем непохожую на песни Далиды или Эдит Пиаф.

– Я всегда все умел планировать наперед и выполнять все намеченное в срок. В скором времени я собирался на пенсию – и ее хватило бы, чтобы жить в свое удовольствие. Однако планы мои изменились в те мгновенья, минуты или годы, когда Бог держал меня за руку. И когда я вернулся в ресторан, и лежал там распростертый на полу и видел над собой встревоженное лицо хозяина, пытавшегося казаться спокойным, я понял, что никогда больше не стану жить прежней жизнью…

– Но ведь ты любишь свою работу.

– Любил настолько, что сумел стать в своем деле лучшим. А вот теперь собираюсь завтра же уволиться, сохранив об этом самые отрадные воспоминания. И хочу тебя попросить об одном одолжении…

– Сделаю все, что хочешь… Ты всегда был отцом, который учит не столько наставлениями, сколько личным примером.

– О том и речь… Я учил тебя много лет, а теперь хочу, чтобы ты меня поучила. Хочу, чтобы мы вместе отправились странствовать по свету, хочу увидеть такое, чего никогда прежде не видел, всмотреться повнимательней в ночную тьму и в утренний свет. Возьми отпуск и поедем со мной. Попроси своего парня – пусть проявит понимание, запасется терпением – и поедем.

Потому что я должен омыть и тело свое, и душу в водах неведомых рек, выпить то, чего еще никогда не пробовал, поглядеть на горы, которые видел только по телевизору, дать проявиться той любви, что испытал сегодня, пусть хоть на минуту в год. Хочу, чтобы ты провела меня в свой мир. Я не буду тебе обузой и докучать не стану, и когда ты сочтешь, что мне надо уйти – уйду. А когда решишь, что могу вернуться – вернусь, и мы еще поездим вместе. Повторяю – я хочу, чтобы ты вела меня.

Мари сидела неподвижно. Ее отец не только вернулся в мир живых, но и отыскал дверь или окно в ее собственный мир – тот, который она никогда не осмеливалась разделить с ним.

Оба они жаждали Бесконечного. И утолить эту жажду было просто – всего лишь дать ему проявиться. И для этого не требовалось ничего, кроме сердца и веры, дающей силу, которая проникает всюду и несет с собой то, что алхимики называют Anima Mundi – Мировой Дух.

Жак остановился перед рынком, в ворота которого заходило больше женщин, чем мужчин, больше детей, чем взрослых, больше женских головных платков, чем мужских усов. До него доносился сильный запах – букет различных ароматов, которые смешались в один, возносились к небесам и возвращались на землю, принося вместе с дождем благословение и радугу.

Когда они встретились в номере, чтобы переодеться в выстиранное накануне и пойти ужинать, голос Карлы прозвучал на удивление нежно.

– Где же ты шатался весь день?

Она никогда прежде не спрашивала об этом: по мнению Пауло, такие вопросы его мать могла бы задавать отцу или давние партнеры – друг другу. Ему не хотелось отвечать, а Карла не стала допытываться.

– Наверно, искал меня на рынке, – со смехом сказала она.

– Сначала пошел следом, но потом передумал и вернулся туда, где был прежде.

– У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться – мы будем ужинать в Азии.

Нетрудно было догадаться, что она имеет в виду – перейти мост между двумя континентами. Но «Волшебный автобус» и так скоро совершит этот переезд, так к чему же торопить события?

– К чему? К тому, что когда-нибудь смогу рассказать такое, во что никто не поверит! Я выпила кофе в Европе и через двадцать минут входила в ресторан в Азии, с намерением съесть все, что там есть хорошего.

Идея и впрямь была неплоха. Пауло тоже мог бы когда-нибудь удивить приятелей. И они не поверят, и решат, что мозги у него вконец рассохлись от наркотиков – но какая разница?! Можно сказать, что он и в самом деле принял наркотик, который постепенно начал оказывать действие: это произошло днем, когда в пустом Культурном центре, где стены выкрашены в зеленый цвет, он снова встретил обитавшего там человека.

Карла, наверно, купила на рынке какую-то косметику, потому что вышла из ванной подведя глаза и брови, чего раньше никогда не делала. Новым для Пауло было и то, что она постоянно улыбалась. Сам он подумал, не побриться ли – обычно он носил небольшую остроконечную бородку, скрывавшую его чересчур выпирающий подбородок, а щетину снимал регулярно, при первой возможности, иначе его мучили ужасные воспоминания о днях, проведенных в тюрьме. Однако он не сообразил купить лезвия, а последнее он выбросил еще до того, как они въехали на территорию Югославии. Делать было нечего: он натянул купленный в Боливии свитер, надел джинсовую куртку с заклепками в виде звезд – и они вышли из номера.