***

Кто поймёт сердце девушки, да ещё неискушённой? Да ещё так настойчиво убеждающей и себя, и остальных, что именно этот мужчина ей безразличен, более того — нужно порвать с ним немедленно! А сама млеет и тает от его улыбки и ласкового прищура чёрных очей… Ей и самой вроде бы стыдно, но врождённое женское тщеславие и ожившее, наконец, желание нравиться делают своё дело. И вот уже она в непритворном смущении вспыхивает от вороха комплиментов и стыдливо опускает глаза…

Верный Али на этот раз шёл не сразу за плечом, а в отдалении, выдерживая дистанцию шага в три. Впрочем, капитана Джафара его присутствие не смущало. Как человек восточный, он привык воспринимать охранников и евнухов частью обстановки, не более, прекрасно помня о том, что с болтунами среди этой братии не церемонятся. И раз уж его «богиня» оказала доверие этому слуге — что ж, значит, он того заслуживает. К тому же, в намерениях капитана не было ничего постыдного, напротив, а потому — он словно демонстрировал себя: смотрите, я весь на виду! Со своей честью и отвагой, своими мужеством и любовью к прекраснейшей из женщин, и скрывать мне нечего!

— Богиня! — только и сказал он, встречая Ирис. И, поклонившись, учтиво предложил ей руку.

Девушка зарделась, вспомнив о данном когда-то обещании прогуляться с ним по европейской столице точно так же, по-европейски. Но большинство прохаживающихся вдоль набережной дам свободно держали под руку своих спутников — если, конечно, позволяла ширина юбок; и никто не видел в том ничего неприличного. Её немного смущали взгляды, кидаемые исподтишка, но за время пребывания во Франкии Ирис успела к ним привыкнуть. И понимала, что вызваны они отнюдь не тем, что на улице у всех на виду появилась женщина с открытым лицом, а лишь свойственным обывателям любопытством. Да и, справедливости ради, стоит отметить, что в этот раз на неё почти не глазели. Куда большего внимания удостоились блистательный капитан в восточном одеянии, с белоснежным тюрбаном, украшенным пером цапли, с саблей, эфес которой, усыпанный драгоценными каменьями, так и искрился на солнце; и уж, конечно, не менее экзотичный Али.

Будь здесь Кизил с позолоченными когтями и украшенном изумрудами ошейнике — он вызвал бы среди публики такой же переполох, если не больший.

— Я рад, моя богиня, что твоё посещение на моём корабле не оказалось сном, — тихо говорил капитан, увлекая её вперёд. — Счастливый случай свёл нас во дворце короля франков, и — о радость! — по твоему взгляду я тотчас догадался, что, если видение, посетившее меня, и было грёзой, то оно явилось нам обоим. Простишь ли ты меня за излишнюю торопливость? Я не мог сдержаться, чтобы не написать тебе и не напомнить об обещанной встрече.

Они вели беседу на османском, без опасения, что их могут услышать чужие уши.

Ирис смущённо молчала. Казалось, давным-давно она затвердила в уме всё, что нужно сказать капитану, но сейчас не знала, как начать.

— …Но я был несказанно удивлён, услышав, что тебя представили христианским именем. Поначалу даже усомнился: не ослышался ли я? Однако даже среди придворных тебя всё чаще называют «Ирина», но не «Ирис». Значит ли это, о роза моего сердца, что, приехав во Франкию, ты сменила веру?

Вот оно, начинается!

Глубоко вздохнув, Ирис едва сдержалась, чтобы не выпалить, а ответить степенно и с достоинством:

— Да, Джафар-ага. Я сделала это по велению сердца, ибо моя мать была христианкой. Должно быть, теперь в твоих глазах я преступница?

Капитан лишь рассмеялся.

— Я, грек, рождённый в византийской вере, никак не могу осуждать тебя за этот поступок. Всех нас, мальчиков, собираемых, как оброк для Османской империи, насильно обращали в мусульманство; сейчас, будучи зрелым мужчиной, я не вижу повода отказываться от веры, которую теперь и сам считаю истиной. Но я уважаю христиан за праведные заповеди; и с несколькими христианскими державами Османия поддерживает союз. Так почему меня должен пугать союз с христианкой? Нет, моя богиня, мне даже нравится твоя стойкость в убеждениях. Но при возвращении домой тебе, конечно, лучше скрывать вероисповедание. Не все правоверные столь терпимы, как я.

Ирис едва не споткнулась. Сильная рука бережно поддержала её под локоть.

— Скажи, драгоценная…

В голосе мужчины зазвучало беспокойство.

— Как отнесётся к родственнице-христианке султан? Я счастлив, что своим волеизъявлением он признал ваше родство; и вдвойне рад тому, что наш с тобой союз позволит и мне породниться со светлейшим семейством. Однако… не навредишь ли ты себе?

Скрепя сердце, Ирис, как честная девушка, отвечала:

— Всё, что мною сделано — делалось не только по моему желанию, но и созвучно воле Великого Султана.

Джафар благожелательно кивнул.

— Более того…

Ирис остановилась.

— Мне очень грустно говорить тебе об этом, Джафар-ага, но и замуж выйти я смогу только за христианина. Такова воля Солнцеликого, окончательная и бесповоротная.

— Да хранит его Аллах… — машинально пробормотал капитан. Взгляд его остановился. На лице отразилось мучительное перебирание мыслей. — Да хранит…

Он замолк в задумчивости. Осторожно потянул за собой спутницу.

Какое-то время они хранили молчание. Ирис с неудовольствием чувствовала, как иногда предательски подрагивают пальцы. Но вот их накрыла тёплая мужская рука и ласково сжала. Капитан заглянул ей прямо в глаза.

— Не дрожи так, моя прекраснейшая. Я ведь понимаю, что, даже вдали от родины, ты, как верная подданная султана, должна повиноваться его воле. Как, собственно, и все мы. Оценивая верно краткость наших прошлых встреч, да и неясность отношений, я понимаю так же, что ты никак не могла сказать мне всего раньше, и благодарен, что сделала это сейчас. Мне надо хорошенько подумать надо всем этим…

Он ободряюще улыбнулся.

— К сожалению, жемчужина моего сердца, я не могу вернуться в христианство, ибо тогда не только навлеку гнев султана — но меня откажутся понимать мои же офицеры и матросы, а я — я не мыслю себе жизни без моря и без флота. Но не волнуйся, я обязательно найду выход, устраивающий нас обоих.

И столько спокойствия было в его словах, столько непререкаемой воли — что Ирис вдруг сделалось страшно. И даже мелькнула мысль: бежать! Этого человека ничто не остановит. Он решил на ней жениться — и отметёт все возражения, твёрдо пролагая курс к заветной цели, точно так же, как он делает это со своим кораблём, не считаясь с тем, что думает об этом сам корабль…

Причём настроен он был весьма доброжелательно, она чувствовала: ни страха, ни прежнего лёгкого беспокойства — лишь уверенность в себе и целеустремлённость.

Не человек — таран.

— Однако, — он вновь пристроил её руку поверх своей, будто ничего не случилось. — Моё светило, я не хотел бы, чтобы житейские неурядицы как-то омрачили нашу встречу. Забудь о них, богиня, я всё улажу. Давай, полюбуемся вместе этим прекрасным городом, ты расскажешь о здешних диковинках и обычаях… Столица франков прекрасна, хоть улицы здесь и тесноваты, по сравнению со славным Константинополем, я заметил…