аппендикс, как листок, вложенный между страницами семейной Библии или «Мыслей о сумрачных днях». И на них румяна, пудра и крем для лица, у всех одни и те же, потому что, думали Флора Норрис и сестра Даллинг, это первый шаг к нормальной жизни; и как только они поймут, что, из какой баночки и куда наносить, они устремятся, как выразился один из вождей по рации, «к здравомыслию и к истинным ценностям цивилизации».

Таким образом, женщины были подготовлены. И одеты нарядно, потому что ехали в автобусе, а в задней части автобуса, где хранится багаж, Флора Норрис и сестра Даллинг сложили кучу вкусной еды: бутерброды, паштет, помидоры и мясо – уже близкое к тому, чтобы стать испорченным; и соленья; почему так много бутербродов на двадцать человек, не считая водителя автобуса, и санитара, который разведет огонь и пригодится на случай буйного поведения, и сиделки, и сестры Даллинг, почему так много бутербродов, что пациенты могли бы разложить их, как белые и серые хлебные плитки, сделав дорожку, чтобы куда-нибудь пойти, если бы нашлось в мире место, куда они могли бы отправиться.

Так они сидели, пока для них не подготовили автобус, пузатый и наглый, и они влились внутрь, как летний ветерок и жидкая глазурь; и сидели, озираясь кругом и трясясь от страха, и нюхая моторное масло, и поглаживая кожу сидений, и открывая, и закрывая, и снова открывая окна; и подпрыгивая; и глядя на других людей, которые и не думали идти на пикник, ведь у пациентов, которые будут обедать в палате, день точно такой же, как всегда, полдник во дворе, а потом чай, все то же, все то же, и они лягут в постель раздетыми, одежду завязать в узел рукавом серого пуловера и положить за дверь. Хотя может случиться так, что после полудня сиделка выбросит из окна во двор леденцы, и возникнет свалка, которая закончится дракой и плачем, поскольку некоторые умеют хватать быстрее, чем другие.

И пока они сидели и смотрели в окна автобуса на людей без пикника, Нгайре, одетая в синее, с голубым бантом в волосах, выглядевшая очень модно, вдруг закричала на людей без пикника, а потом снова закричала, и еще, и заколотила в окно автобуса, так как испугалась, потому что все было странно, ведь ее одели в странное синее платье и повязали голубую ленту. И санитар целеустремленно поспешил к ней, и ее вывели из автобуса, быстро вывели, и обратно в комнату отдыха, где она смотрела в окно с тоской, как одна из оставшихся; и теперь в ее мире нет ничего неизвестного, нет странного места, куда можно было бы отправиться и поесть под странными деревьями, и нет обнаженного неба рядом с призрачным и вечным ледяным ручьем.

Флора Норрис, внимательно наблюдавшая и готовая в любую секунду попрощаться с пикником, сказала:

– Ну вот. Значит, свободное место. Кто поедет вместо Нгайре? Кто достаточно здоров, чтобы поехать?

И сестра Даллинг, одетая в темно-синее платье в белый горох, в соломенной шляпе от солнца и в сандалиях, выглядевшая очень по-летнему, тоже сказала:

– Ну вот. Желающих нет.

– А Дафна? – предложила Флора.

– Ну, если хотите, пусть, – сказала сестра Даллинг.

Они привели Дафну, одели ее и вытащили из маленькой хижины на склоне горы под солнечный свет, и усадили в чрево красно-золотого чудовища, которое мурлыкало, трясясь и подпрыгивая; а позже, вдоль холмов, скулило и плакало, направляясь на пикник. И сестра Даллинг дважды прошлась по автобусу, протягивая коробку из-под печенья, наполненную сладостями, и великодушно говоря:

– Брать по одной.

Дафна съела лакричный мармелад, отделив ребристую ночь от желтого, синего и розового дня, и высосала все без остатка, в то время как автобус стонал и потел.

– Пикник, пикник, – кричали некоторые пациентки,

– Пикник. А где?

Сестра Даллинг не ответила. Ей не разрешали говорить. Это был секрет, как и все пикники, на случай если мир узнает, куда они направляются, и пойдет за ними, чтобы подсматривать и смеяться; и, возможно, даже сейчас мир слушает, так что сестра Даллинг не сказала, где.

– Это сюрприз, – сказала она.

– Но где?

– Кое-где, кое-где.

Они прибыли на место, к белой мануке, к запруде из коричневого льда и холмам из зеленого железа; с облаком, пересекающим солнце, чтобы спустить на пикник серебряный дождик, как новую булавку, которую нужно подобрать, позже, при солнечном свете на опустевшей поляне, усыпанной углями от старых костров, и вчерашней бумагой, и бутылками, и банками от сардин.

– Ура! Ура! – кричали мертвецы, пробуя солнце и белую мануку, и если там и была тьма, то она свернулась и опала, когда скатерть, словно белый солнечный свет, расстелилась на земле, чтобы все могли пировать.

– А как же чай, чай! – сказал санитар, разводивший огонь.

– Мы забыли взять чай.

Он держал банку с кипятком и ждал. Он был прав. Чай забыли. Но высоко на холме стоял фермерский дом, и, как сказала сестра Даллинг:

– Некоторые могут поплавать в реке, пока Медсестра с пациенткой сходят купить чай на ферме. Наверняка нам дадут чаю.

Итак, Медсестра взяла Дафну, которая вела себя тихо, никого не била и не хватала еду раньше времени, и они попрощались – или, скорее, Медсестра попрощалась, подняв пустую банку и сказав:

– Мы вернемся с чаем.

Сестра Даллинг и санитар помахали им на прощание и посмотрели друг на друга, и на толпу сумасшедших вокруг, и увидели, как они стоят счастливые, изумленные, упиваясь дневным светом, который безудержно лился в их бесчувственные глотки. И сестра Даллинг пожала плечами и сказала:

– За каплю цивилизации на этом безумном сборище я бы чего только не отдала. Эх, за чашечку хорошего крепкого чая!

Санитар глядел лукаво и думал, чего бы лучше выпить, он чуть не прихватил с собой фляжку, собираясь на пикник, но знал, если его поймают, он лишится работы; так что он согласился с сестрой Даллинг:

– Да, хорошая чашка чая все исправит. Эта банда действует на нервы. Я всегда опасаюсь, как бы они чего не выкинули, когда выходят вот так, одетые будто нормальные люди. Я покурю в автобусе, подальше отсюда.

– Держите ухо востро, – сказала сестра Даллинг.

– О, не сомневайтесь.

Так он сидел в автобусе, и пациентки видели его во всем величии, сидящего в одиночестве и никуда не едущего; в то время как сестра Даллинг и несколько пациенток спрятались за кустами, чтобы надеть принесенные с собой купальные костюмы, у сестры был свой, а не казенный, как у пациенток; ее изящный костюм состоял из двух частей, не спускался ниже колен и не пестрел дырочками