— На запах будем брать? — спросил он меня, не разгибаясь.

— А ты советуешь?

— В принципе, — Гена медленно разогнулся и посмотрел на меня, — тут есть хороший отпечаток окровавленного пальца. Так что можно с запахом не возиться. Если только не парень за него хватался. — Он коснулся фонариком скрюченного пальца трупа.

Секунду я размышляла, потом приняла решение:

— Давай все-таки на запах упакуем, мало ли.

Гена покладисто достал из своей экспертной сумки рулон фольги и бережно замотал ножик, стараясь не касаться его руками, подстилая под него фольгу. Следя за его выверенными движениями, я в который раз отметила, что на вид Генка чистой воды флегматик; но это обманчиво — работает он так быстро и сноровисто, что теория типов темперамента не выдерживает никакой критики.

Ножик в красивой серебристой упаковке мы отвезем одорологам, они соберут и законсервируют с него запах, а потом можно будет произвести с ним обычные исследования — кровь на биологию, отпечатки пальцев на дактилоскопию, сам нож — физико-техникам в морге. А запах будет дожидаться своего часа, пока не найдется объект, с которым можно будет его сравнивать. Наш объект, судя по всему, женского рода, на острых каблучках.

Прикрепив к серебристому кокону бирку с маркировкой — где, кто и когда изъял это вещественное доказательство, Гена отложил его на подоконник, к коробке с фрагментом линолеума, и встал на ноги.

— Запускай, — сказал он мне, и я позвала доктора Стеценко, который, натянув резиновые перчатки, уже дожидался своего часа.

Я к этому времени уже закончила описание квартиры и ждала, пока доктор Стеценко надиктует мне обычные фразы о местоположении тела по отношению к каким-либо ориентирам. Покончив с определением положения тела, Саша наклонился к нему и потрогал сначала шею, потом вытянутую руку. Искоса посмотрев на меня, он спросил:

— Это из-за него, что ли, ты шишку набила?

Я кивнула.

Стоя в нелепой позе — склонившись к телу на прямых ногах, он, не выпуская из своей руки пальцев покойника, задал еще вопрос:

— Как ты думаешь, сколько времени он здесь лежит?

Я задумалась, подсчитывая. Сбежал он пять дней назад, наверняка сразу же добрался до этой квартиры. Ему не надо было ловить машину или идти сюда многолюдными улицами, достаточно было нырнуть в заросли кустов жасмина на задворках больницы и вынырнуть прямо у арки, ведущей к парадной. Вот почему патрулирование и опросы аборигенов ничего не дали, вот почему он решился на этот побег с раздробленными пятками и гипсом на ногах.

— Дня три, как минимум, — наконец ответила я, прикинув, что Ольга Коростелева забрала тело своего мнимого мужа как раз в день побега киллера, значит, не больше, чем через два дня она должна была куда-то увезти тело “Коростелева” и похоронить.

Из того же нелепого положения Стеценко снова покосился на меня и проговорил:

— По всем канонам судебной медицины он должен был окоченеть.

— И что? — спросила я, еще не понимая, куда он клонит. Если труп лежит тут не три, а пять дней, то трупное окоченение уже вполне могло разрешиться.

Не ответив, Сашка повернул голову киллера и всмотрелся в зрачки. После этого движения его стали резкими: он рывком перевернул тело на спину, бегло осмотрел рану на животе, в просвете распахнувшейся фуфайки, надетой на голый торс, и замер, приложив пальцы к впадинке под горлом. Я успела сосчитать до десяти, когда Сашка резко распрямился и бросил мне:

— Вызывай “скорую”, он жив.

От неожиданности я привстала с тумбочки, и протокол свалился у меня с колен на пол.

— Маша, я сказал, вызывай врачей, — отрывисто проговорил Александр. — Я сам не понимаю, как это может быть, у него глубочайшая проникающая рана, да он элементарно кровью должен был истечь, но он жив.

За моей спиной раздался топот — это опер Кужеров, подхватив понятого, ринулся через площадку звонить.

* * *

Окончательно я пришла в себя только в купе поезда, неторопливо везущего нас с Кужеровым в командировку. И только эта неторопливость рельсового пути слегка меня отрезвила. В купе мы были вдвоем. Сережка Кужеров разложил на столе провизию, заботливо собранную ему женой на два дня пути, и методично ее уничтожал, время от времени говоря мне что-нибудь дежурно-успокаивающее. А я, закрыв глаза, пыталась привести свои мысли в порядок.

Этот чудовищный день вместил в себя, помимо всего прочего, расставание с Пьетро.

— Прости меня, пожалуйста, — упрашивала я его, — что я не смогу тебя проводить. Мне надо ехать в командировку. Ты же видишь, какие события разворачиваются… Это работа, не обижайся, ты же должен понять.

— Зачем ты оправдываешься, Мария, — грустно отвечал Пьетро, — один день в нашей жизни ничего не изменит. Ты не полюбишь меня за этот день, и я не забуду тебя за этот день. Так что до встречи где-нибудь там, — он показал на небо, — лет через сто.

Мы стояли в проходном дворе, рядом с машиной “скорой помощи”, и наблюдали, как санитары снесли вниз носилки с телом раненого, задвинули их в машину и закрыли задние дверцы. Следом за реанимобилем двинулась дежурная машина РУВД с тремя милиционерами, вооруженными автоматами. Я машинально отметила, что серьезность охраны этого субъекта возрастает обратно пропорционально его состоянию здоровья. Пока он был крепок и силен, к его охране отнеслись, прямо скажем, наплевательски. Далее, у его койки в травматологическом отделении больницы дежурили двое. Сейчас, когда он без сознания, и неизвестно, выживет ли, его будут караулить уже трое с автоматами. Мигулько пообещал мне лично контролировать несение службы постовыми. Кроме того, он поклялся мне страшной клятвой, что если киллера удастся спасти, он сразу и лично отвезет его в тюремную больницу.

— Ладно, Мария, — Пьетро через силу улыбнулся, — я тебя благословляю. И очень хочу, чтобы ты была счастлива с Александром. Дай тебе Бог…

Мы с Пьетро обнялись. Краем глаза я видела доктора Стеценко, скромно стоявшего у дверей подъезда с экспертным чемоданом. Заметив, что я из-за плеча Пьетро поймала его взгляд, он отвернулся.

— Мы еще увидимся, Пьетро? — спросила я сквозь слезы.

Не выпуская меня из объятий, он покачал головой.

— Я хотел бы увидеться с тобой, но не скоро. Я готов встретиться, только когда ты будешь замужем за Александром, у тебя будет трое детей, а у меня — никакой надежды на твою любовь. Пока ты свободна, я не хочу тебя видеть. Я же не железный, Ма-шен-ка. — Он с трудом выговорил это сложное слово и поцеловал меня в лоб, в синий след от шишки, который еще немного побаливал.

Тут я зарыдала, уже не сдерживаясь. Пьетро бережно усадил меня на скамеечку, а сам пошел прощаться с Сашкой. Я видела, как они обнимались, хлопали друг друга по спине, и готова была поклясться, что у обоих в глазах тоже стояли слезы.