протяжении последующих двух месяцев было убито более 300 тысяч жителей города, то есть больше, чем погибло варшавян во время Варшавского восстания!

«В Польше празднуют мартирологические годовщины, — говорит мой ребенок. — Смотри, сколько везде говорится о Варшавском восстании, почему же никто словом не обмолвился о годовщине вывоза евреев?» Я почувствовал себя как полный идиот, ведь я сам варшавянин и, с тех пор как живу за границей, бываю в моем родном городе довольно регулярно именно летом. И ни разу не обратил внимания, что никого эта годовщина не волнует. Лишь молодая американка, воспитанная в атмосфере политкорректности, которая привыкла, что в ее школе в декабре празднуют и Рождество, и Хануку, и африканскую Кванзу[255], обратила мое внимание на это вопиющее свидетельство забвения.

Ты как-то отреагировал?

Да, я достал телефон и позвонил Севеку Блумштайну, тогда главному редактору «Газеты Выборчей», и спросил: «Дорогой, с чем у тебя ассоциируется 22 июля?» Мы долго говорили о манифесте Польского комитета национального освобождения[256], о фабрике по производству шоколада, о середине лета, каникулах, наконец я, разозлившись (на себя, разумеется, сам ведь об этом не вспомнил), говорю: «А начало вывоза евреев из Варшавы в Треблинку не ассоциируется у тебя с этой датой?» На что Севек невозмутимо отвечает: «У нас в Варшаве для евреев зарезервирован один день в году, 19 апреля[257]»… Хм.

На следующий год в начале лета я написал для «Выборчей» посвященный годовщине текст, и Севек его опубликовал. Впрочем, многие уже начали об этом задумываться, и с тех пор несколько раз 22 июля я принимал участие в ежегодном Марше памяти об убитых в 1942 году жителях Варшавского гетто. Все-таки что-то в общественном сознании меняется…

Ты веришь, что музей Холокоста в Польше возможен?

Безусловно! На это потребуется время, в идее его создания самое главное, чтобы началась дискуссия, ведущая к пониманию, чем являлся Холокост для истории Польши. Потому что если коллективная идентичность поляков опирается на знание собственной истории — а с этим, наверное, никто не будет спорить, — то ключевое место в этом знании о себе самих должна занимать величайшая коллективная трагедия, которую когда-либо пережили люди на польской земле. Просто потому, что для каждого поколения поляков, которые появились и появятся на свет после этой войны, всегда будет очень важно — разумеется, опираясь на факты, — попытаться ответить на вопрос: как случилось, что «люди людям уготовили такую судьбу»[258]? Впрочем, не только поляки, но и любой человек, идентифицирующий себя с ценностями западной цивилизации, должен задаться этим вопросом.

Тогда в Сорбонне я говорил еще, что «экстернализация Холокоста — то есть отказ осознать, что убийство 3 миллионов польских евреев является важной частью польской истории, — чудовищный пример mauvaise foi[259], деформации сознания в масштабах общества. А ведь общество, подобно личности, обреченной на свою индивидуальную биографию и вынужденной учиться с ней жить (иначе ей грозит безумие или по меньшей мере алкоголизм), обречено на свою историю и не может заменить ее какой-либо другой. Конечно, можно и нужно спорить о значении и смысле тех или иных фактов, но нельзя их отрицать, не создавая фантасмагорию. Экстернализация Холокоста — это по сей день зияющая прореха в польской историографии». Поэтому в нашей коллективной памяти мы не можем помещать Холокост на полку с надписью «Они». Он находится на полке «Мы».

Ты предлагаешь создать такой музей в Люблине. Почему именно там?

Такой музей, как мне кажется, должен выполнять две основные задачи. Во-первых, заниматься сбором возможно более полной документации, касающейся уничтожения польских евреев, и это энциклопедическое и оцифрованное знание должно быть упорядочено таким образом, чтобы посетитель мог без труда найти ответ на любой вопрос, касающийся этой темы. Думаю, современный уровень технологии позволяет это осуществить. Другой фундаментальной целью музея должна быть демонстрация того, в чем заключался основной опыт польских евреев (а значит, ipso facto[260] и основной опыт поляков) во время спланированной немецкими оккупантами акции истерзания, ограбления и истребления польского еврейства.

На самом деле о Холокосте невозможно рассказать средствами музейной экспозиции, но общая информация о случившемся стала доступна уже очень давно — благодаря тысячам свидетельств уцелевших евреев. Так что можно указать конкретный аспект Холокоста, который с точки зрения польской истории доминирует, постоянно тревожит сознание и наверняка потребует рефлексии будущих поколений поляков. О нем должна рассказывать постоянная экспозиция музея Холокоста в Люблине — месте символичном, потому что именно там немцы разместили штаб операции Рейнхард, направленной на уничтожение всех евреев в Генерал-губернаторстве. Я имею в виду то, что христиане бросили своих еврейских соседей на произвол судьбы, оставили наедине с беспримерной жестокостью нацистской политики экстерминации.

Ты считаешь, что такой музей мог бы изменить сознание поляков?

Без распространения информации об обстоятельствах величайшего преступления, с которым когда-либо столкнулось польское общество, будущие поколения поляков не избавятся от травмы, унаследованной от наших родителей и дедушек, — унаследованной, потому что иначе и быть не могло, ведь в общественной жизни чувство идентичности базируется на аккумулированном опыте предшествующих поколений.

А факт отвержения евреев со стороны польского общества можно наглядно представить сегодняшней публике, рассказывая подлинную историю Праведников народов мира — о том, как их не принимало и преследовало окружение, какими париями они оказались внутри польского общества.

Ты предлагаешь создать в Люблине некий центр, своего рода «мозг» музея, чьи «щупальца» расползутся по городам и весям.

Ведь необычайно важно, чтобы места памяти о Холокосте могли быть созданы повсюду, где убивали евреев. Задачей, как ты говоришь, «мозга» стало бы предоставление музейных фондов гражданам, которые сочтут необходимым организовать такое место в любой конкретной точке Польши, где когда-то жили евреи. Тем, кто в этом заинтересован, оставалось бы найти помещение — комнату в публичной библиотеке или в школе, в плебании или в местном музее истории города или региона, — а музей Холокоста предоставил бы им несколько компьютерных терминалов и доступ к собственной базе данных, а также оцифрованные материалы о судьбах евреев в этом районе. Таким образом, со временем, по мере возрастания интереса к этой проблеме, музей Холокоста мог бы спонсировать локальные филиалы в сотнях городов и городков. Лишь тогда местное население — жители Лодзи, Тарнова, Замостья или Влодавы — сможет наконец узнать собственную историю и полностью опереться на идентичность своей малой родины.

Ты отлично знаешь, что Качиньский и «Право и Справедливость» на это не пойдут.

А при чем тут Качиньский и «Право и Справедливость»? Это какой-то злосчастный провал в истории Польши — подобно президентству Трампа в Соединенных