Я поднялся, повернулся к молчащей Маргарите.

– Пойдем отседа. Доктор Менгеле в угоду моде сменил пол, но не профессию.

Маргарита ответила послушно:

– Как скажешь. Извини, хотела просто убедиться, что нет травм. Все-таки нас стукнуло, чувствую, будет кровоподтек на бедре.

– Я здоров, – напомнил я. – И даже стресса нет.

– Непонятно, – сообщила Рафаэлла и посмотрела на меня очень внимательно, словно рассматривает инфузорию-туфельку под микроскопом. – Сейчас стресс у всех, даже у бомжей и грузчиков. Без стресса живут только жабы и хламидомонады.

Она проводила нас до двери, мне сказала с хитрой улыбкой:

– Не волнуйтесь, никому не расскажу. Если у вас что-то нехорошее, подлечим анонимно.

– Ну и зараза, – сказал я Маргарите на лестнице, – у тебя что, все подруги такие подозрительные? Или это общее свойство женщин?

– У нее работа такая, – сообщила она, – стоять на службе здоровья населения и остальных людей. Пропустишь одного с плетцлихом, заразит половину Москвы. А ее лишат премии.

Глава 10

Фальстаф с надсадным кряхтением выбрался из кресла, Саруман горестно вздохнул, когда тот приблизился к столу, где красуется заказанная им пицца, взял кусок и так же грузно шаркая подошвами, словно идет по скользкому льду, вернулся и сладострастно погрузился в продавленное сиденье.

Я наблюдал с интересом, настоящие ученые старой формации, на счету несколько миллионов долларов, еду могли бы заказывать из дорогого ресторана, но все так же дешевенькую пиццу из ближайшей забегаловки, кресла бэушные, даже столы с распродажи, только компы и дисплеи высшего класса.

Читал как-то, в прошлом один из лауреатов Нобелевки премию вложил в покупку фарфорового заводика, так с ним перестали здороваться все ученые в мире. В старое доброе время премии было принято тратить только на исследования.

– Как наше общество? – спросил я.

Фальстаф поднял голову, всматриваясь в мое появившееся изображение на экране, я его чуть состарил, на лице добавил морщин, а под глазами создал для солидности темные мешки в два яруса.

– Привет, Берлог, – ответил он бодро. – Ник еще не надумал поменять?.. Пиццы хочешь?.. По новому рецепту! Сейчас в мире все новое!

Он довольно хохотнул, я же освоился в цифровом, можно острить и на тему еды, а потом и насчет баб вспомнит, я ответил словами Маяковского:

– Я знаю радость слаже.

Саруман завозился в кресле, с таким трудом оторвал взгляд от своего дисплея, что смачно чпокнуло, тяжело повернулся в нашу сторону.

– Это какая такая радость? A-а, общество? Ты о «Мерикраторе», да… Ну, оно вообще-то не наше, это добровольное объединение обеспокоенных граждан… а так что с ним, вроде бы развивается. Пока что идет прием, регистрация, зачисление, устанавливается размер взносов…

– Взносы чисто символические, – предупредил я. – Расходы покроем из доната. Не нужно пугать рядовых членов партии. Финансовый вопрос…

– Членов движения, – поправил он.

– Движения, – согласился я. – Но вообще-то нужна и партия. Вдруг наберем достаточно, чтобы участвовать в выборах?

Фальстаф молча взял следующий кусок пиццы, он занят важным делом, а Саруман взглянул в таком изумлении, что растопыренные волосы задвигались, как крылья у взлетающего ангела.

– Ну и размах у тебя, хлопче!.. Или это потому, что не обременен грешными телом?

– В точку, – согласился я. – Тело грешное, как сказано в Библии. А я вот безгрешен…

Саруман насупился, взглянул с неодобрением.

– Я не силен в теологии, но вроде бы в Библии есть слова, что грешить нельзя даже в мыслях!

Фальстаф прожевал кусок, довольно крякнул и сказал веско:

– Президентами один за другим становятся шоумены, артисты, дикторы, спортсмены, демократии умные не нужны… почему не попробовать доктору наук прикинуться пустобрехом?

Саруман буркнул:

– Пробовать можно все…

Фальстаф откусил кусок побольше, промычал с набитым ртом:

– У нас эта, чтоб ее черти взяли, демократия!.. Правит демос!

Саруман нахмурился, но счел ниже своего достоинства отвечать на трюизм, я ответил с экрана за Фальстафа:

– Но кто, кроме нас, научников, сумеет организовать антитрафловское движение? Не хочется, но назрело!

Фальстаф спешно доедал кусок, в коробке последний, нужно успеть этот проглотить раньше, пока зожничающий Саруман свой разжевывает долго и тщательно.

Саруман задержал кусок пиццы у рта, все равно за Фальстафом не успеет, сказал педантично:

– Антитрафловое… хотя да, «антитрафловское» звучит точнее, но слишком длинно, а народ длинноты не любит. А какие у нас могут быть юридические претензии к трафлам? Они не требуют у нас деньги с ножом у горла! Сами ломимся к ним на шоу, на концерты, на соревнования, несем им деньги, время и добровольно опускаемся на их уровень.

– Юридически их не привлечь, – согласился я. – Но и наркоту не заставляют покупать! Сами идем, и покупаем сами.

Фальстаф сунул последний ломоть в рот и, не проглотив еще, цапнул из коробки последний кусок.

– Ты прав, – заявил он победно, – покупаем сами, но продающих наркоту все же под арест!

Я подумал, добавил:

– Судя по фильмам и сериалам, народ жаждет, чтоб наводили порядок всякие там народные мстители. От полиции мерзавцев чаще всего отмазывают!

Саруман сказал с осуждением:

– Самосуд? Это нехорошо. Все нужно по закону.

Фальстаф вздохнул, смолчал, я хотел было тоже согласиться, что да, самосуд плохо, нецивилизованно, карать имеет право только власть, но сейчас я без микробов в кишечнике, возразил медленно и тщательно подбирая слова:

– Но бывают случаи, когда власть… по каким-то причинам… не успевает, что ли… Могучий Рим уже рушился, никакие законы не могли спасти, а у Рима они были лучшие в мире, и тогда Сулла взял власть в свои руки, составил проскрипционные списки в пять тысяч имен…

Саруман поморщился, а Фальстаф радостно вскричал:

– Во-во!.. Без суда и следствия казнил пять тысяч знатнейших римлян, но тем самым спас Рим!

Я добавил:

– И положил начало невиданному расцвету могучей Римской империи! Так что прецеденты в нашей истории можно найти на все случаи жизни.

Саруман вздохнул, лицо омрачилось, даже блестящая лысина потемнела, словно над нею нависло грозовое облако.

– Не люблю такие решения, – сказал он мрачно. – Рим и его культуру спас, но сколько было несправедливости, сколько крови, убитых без всякого предъявления обвинения.

Фальстаф сказал задиристо:

– Побочные потери. При масштабных операция всегда кого-то задевает. Да и вообще… Как будто не знаешь, что кое-кого в обществе давно пора казнить без всякого предъявления! И так все видят, что вор и преступник. Да только законы умеет обходить так, что не ухватишь. Потому народ с такой жадностью смотрит фильмы про всяких там мстителей и карателей. Те не заморачиваются казуистикой и не зачитывают права.

Я молча и с интересом поглядывал на раскрасневшегося Фальстафа.