Понятно, что уже через несколько дней цена на мясо была повышена.

Оргии в Орске

В донесении комсомольской организации города Орска от 1962 года, основанном на милицейском расследовании, описаны оргии, в которых участвовали молодые рабочие, учителя и студенты. Они собирались на частных квартирах и «танцевали рок-н-ролл обнаженными», ну а потом…

Группа пользовалась такой популярностью, что в вечеринках участвовали порядка ста человек, а «слава» о ней распространялась среди «морально разложившихся» жителей крупных городов (в том числе Свердловска и Куйбышева), которые специально приезжали в Орск.

Интересно, вошла ли эта чудная история в орские городские анналы. Ау, краеведы…

Земляки

17 декабря 1962 года в правительственном Доме приемов на Ленинских горах Александр Исаевич Солженицын познакомился с Михаилом Александровичем Шолоховым.

Отчасти вынужденно: оба поджидали Хрущева подле туалета «только для членов Политбюро», причем Солженицын, сопровождаемый Твардовским, мимолетной аудиенции дождался, а Шолохов нет.

Тем не менее столкновение двух будущих нобелиатов было неизбежно.

«Мне, – рассказывал Солженицын позднее, – предстояло идти прямо на Шолохова, никак иначе. Я – шагнул, и так состоялось рукопожатие. Царь – не царь, но был он фигурой чересчур влиятельной, и ссориться на первых шагах было ни к чему. Но и – тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного.

– Земляки? – улыбался он под малыми усиками, растерянный, и указывая пути сближения.

– Донцы! – подтвердил я холодно и несколько угрожающе».

Ну, угрожающе так угрожающе. Люди, действительно, неблизкие, а по правде сказать, друг другу враждебные. Но!

Через три дня, уже из Рязани, Солженицын пишет Шолохову, уже в Вешенскую: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед Вами я был представлен Никите Сергеевичу, помешали мне выразить Вам тогда мое неизменное чувство: как высоко я ценю автора бессмертного „Тихого Дона“…»

Ответного письма с ответными реверансами, кажется, не последовало. Или оно не сохранилось; во всяком случае, не опубликовано.

Известно лишь, что спустя пять лет Шолохов скажет, что Солженицын – это «душевнобольной человек, страдающий манией величия <…> человек, которому нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 37‐го года и последующих лет».

А Солженицын уже в 1974 году всем своим авторитетом вложится в доказательство гипотезы о том, что Шолохов не мог, ну никак не мог написать «Тихий Дон».

Сюжет для небольшой монографии, однако.

Едок

На заседании Президиума ЦК КПСС 24 апреля 1963 года при обсуждении вопросов внешней политики Хрущев неожиданно обратился к культуре.

И – дал себе волю: Эренбурга назвал «жуликом», Игоря Ильинского – «брюзжащим оппозиционером», старого большевика Шалву Окуджаву – «дерьмом», а тех, кто собирался на вечера поэзии в Лужниках, – «оболтусами» и «бандой».

Роман Леонида Леонова «Русский лес», уже отмеченный к тому времени Ленинской премией, предстал «нуднейшей вещью», зато оказалось, что «Любовь Яровая» – это чудесная пьеса, она и сейчас звучала бы куда лучше, чем «Мария Стюарт».

Но это бы все ладно. Хуже, что наш дорогой Никита Сергеевич вгорячах предложил сократить число издаваемых книг:

«Не такие мы богатые, чтобы, что выдумывают, печатать. Печатать-то хорошо, потому что все это государственное, поэтому ему ничего не стоит, он состряпал и печатает – он же автор. И сейчас же ему премия, в Союз писателей, и к кормушке – Литфонд. И он живет. <…>

Вот Солженицын написал одну дрянную книгу, одну хорошую, теперь, наверное, бросил школу.

ГОЛОС. Бросил.

Н. С. ХРУЩЕВ. Ну куда это годится? И не известно, напишет ли он третью. Вот вам Литфонд. Уже к кормушке, писатель. А он не писатель, а едок, а кормушка – Союз писателей».

И это, кстати сказать, единственное упоминание Солженицына в документах высшей власти хрущевской поры.

Таким он, надо думать, и остался в сознании вождей – не писателем, а «едоком», рвущимся «к кормушке».

Кому идти за пивом?

Дмитрий Бобышев, чья судьба теснейшим образом сплелась с судьбой Иосифа Бродского, откликаясь на мой пост, рассказал у меня в блоге историю столь чудесную, что ее не грех предложить и всеобщему вниманию: «Однажды они (Найман и Бродский) нежданно не только для меня, но и друг для друга, зашли ко мне в гости. Бродский приехал на велосипеде. Я посетовал, что гости-то дорогие, а угостить нечем. Предложил кому-нибудь сгонять за пивом. А кому? Самому молодому, как принято… „Вы хотите, чтоб я принес вам пива? Что ж…“ – сказал Иосиф и укатил. Вернулся нескоро, но с пивом. Сам пить отказался и денег не взял. Стало как-то неловко. Урок преподал!»

Нужна ли мораль для тех, кто помнит, как в молодости, и только ли в ней, мучительно и судьбоносно решался вопрос: кому идти за пивом?

Как Бродского хотели спасти

Сюжет с преследованием тунеядца Бродского занял у питерских властей более года.

Начавшись 13 февраля 1963 года, когда Бродский по обвинению в избиении «случайных прохожих» был арестован на улице и на три недели загремел в психушку.

Продолжившись 20 мая 1963 года, когда прокурор Дзержинского района Ленинграда А. Н. Костаков направил в правление Ленинградского отделения СП РСФСР «Представление о выселении из Ленинграда уклоняющегося от общественно-полезного труда гражданина Бродского И. А.» с миролюбивым предложением подвергнуть его всего лишь товарищескому суду.

И завершившись 13 марта 1964 года, когда он судом уже народным был приговорен к максимально возможному по Указу о «тунеядстве» наказанию – пяти годам принудительного труда в отдаленной местности.

Это все, наверное, знают. А вот что в интервалах между этими событиями власть вроде бы даже искренне хотела ему помочь, знают, наверное, не все.

Говорит Н. С. Косарева: «С Бродским у меня была большая история. Когда с Бродским были неприятности, когда его задерживали и прочее, я в это время работала в райкоме партии первым секретарем. И ко мне приходили писатели и говорили: помогите, чтобы его не трогали, не судили, не отступали. Я пригласила Бродского прийти ко мне. Бродский пришел на прием, я ему предлагала любую… Вы мне только… Я вас прошу: устройтесь на работу. Вы только скажите, где вы хотите работать, и я вам помогу устроиться на эту работу. Что вы скажете, то и будет, вот это я смогу сделать. Отменить постановление о том, что… не привлекать вас к ответственности я не могу, у меня нет такого права».

Бродский, мы знаем, не внял ни грубоватым предостережениям милиции, ни увещеваниям райкомовских доброхотов. А ведь мог бы,