Когда такси остановилось у зоопарка, первое, что я увидела, была красная куртка Микейлы, сияющая, как маяк. Она тепло поздоровалась со мной, и мы торопливо прошли в ворота, как пара взволнованных школьниц. Зоопарк Центрального парка оказался меньше, чем я ожидала. Он занимал шесть с половиной акров и производил впечатление какого-то старомодного, но милого места. В 1980-х его модернизировали и добавили современных экспозиций, однако дух викторианского зверинца остался.

Остановившись ненадолго, чтобы полюбоваться морскими львами, резвившимися в бассейне, мы прошли в крытый тропический лес. Однако план Микейлы был очевиден. Кошатница до мозга костей, она хотела показать мне шоу леопардов.

– Вот он, – прошептала Микейла, показывая на величественного снежного барса, свернувшегося на скалистом уступе. – Разве он не прекрасен?

Если Бог существует, то Она – а это наверняка она! – должно быть, находилась на пике творчества, когда придумала комбинацию черно-белого меха и сапфировых глаз. Презрение в его пристальном голубоглазом взгляде напомнило мне о Джоне в одном из его снобистских настроений.

– Кто-нибудь еще интересовался Боно? – спросила Микейла.

– Да многие, – ответила я. – Но никто не надумал забрать его.

– Я надеялась, что ты так и скажешь, – сообщила она, поднимая телефон, чтобы сфотографировать барса. Он вытянулся, как фотомодель, и элегантно склонил голову перед ней.

– Это катастрофа, – сказала я, уверенная, что слух снова подвел меня. – Он такой великолепный парень, но я думаю, что нашла выход. Я решила…

– Помнишь, я рассказывала о своей подруге Моник? – прервала меня Микейла. – Она тебе понравился. Она необыкновенный человек. Она живет в моем доме и присматривает за моими котами, когда мы с Джином уезжаем. Она любит черных котов.

– Правда? – Я питаю слабость к людям, любящим черных котов.

– Ее любимый котик Оникс умер несколько лет назад, но она все еще держит его мисочки и туалеты на прежнем месте.

Снежный барс соскочил со скалы и исчез среди листвы.

– Она в восторге от фотографий Боно, которые ты выкладываешь. И я рассказала ей, какой он милый кот.

Я вспомнила, как Микейла лежала на животе, всматриваясь в темноту под кроватью. И я забеспокоилась, не перехвалила ли она очарование Боно.

– Она думает о том, чтобы усыновить его.

– Правда? А она знает, какой он больной?

– Моник – медсестра. Она специализируется на инфекционных заболеваниях, а ее муж Берри – терапевт-педиатр. Маленькая почечная недостаточность для них вообще не проблема.

– Должно быть, они потрясающие люди, – сказала я.

– Так и есть; и я была бы рада, если бы Боно стал моим соседом. Таким образом он бы остался в моей жизни.

Это все звучало чудесно, но если что-то звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, так потом обычно и оказывается.

– Я не могу ничего обещать, – добавила Микейла.

Заглядывая в кусты, чтобы еще раз мельком взглянуть на снежного барса, я почувствовала, как третий вариант начинает пошатываться на своем основании. Мне всегда казалось, что я буду более чем в восторге, если Боно найдет любящий дом. Но сейчас, когда это начинало осуществляться, я уже не была в этом уверена. Если его усыновят, у меня уже не будет повода оставаться и продлять эту восхитительную эйфорию свободы в Нью-Йорке. Я стану еще одним лицом в человеческом бульоне, текущем вниз по Пятой авеню.

Мне не хотелось впускать серьезных соперников в ту жизнь, которую мы с Боно обустроили в нашей обшарпанной квартирке. Тем не менее если бы мне пришлось выбирать, кому доверить его будущее, то медсестра и врач, скорее всего, возглавляли бы список.

– Ты же знаешь, какой он застенчивый, – сказала я.

– Моник и Боно должны будут сами принять решение относительно друг друга, – засмеявшись, ответила Микейла.

Мы побрели к трем кирпичным аркам, на которых установлены знаменитые часы Делакорте. Часы, современная версия средневековой европейской часовой башни, известны своей коллекцией причудливых фигурок животных, «танцующих» под разные мелодии, играющие каждый час.

– Она бы хотела как-то зайти и познакомиться с ним, – добавила Микейла. – Тебе подойдет завтра утром, примерно в половине одиннадцатого?

Это, конечно, шутка. Кто такая эта Моник и почему она не отзывалась раньше?

Я бросила взгляд на пару бронзовых обезьян на башне. Они отбивали час на большом колоколе. Мы отошли в сторону, чтобы пропустить перед собой семью. Два маленькие девочки, примерно того же возраста, что и мои внучки, болтали друг с другом по-французски. Заиграла музыка, и мы стали смотреть, как мимо нас проплывают животные, не замечая глупых человеческих проблем. Среди них был и кенгуру с детенышем в кармане, дующий в рог.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать мелодию: «What the World Needs Now Is Love» – «Все, что сейчас нужно миру, это любовь».

У кота иммунитет к ходу часов

Люди, живущие в старых домах, всегда мечтают о квартирах, в которых не дребезжат стекла. А те, кто проводит дни в многоэтажных домах с их элегантностью и функциональностью, тоскуют по дому с собственным характером и плетущимися по белому штакетнику розами.

Так почему же счастливая замужняя женщина под 60 воплощает свою мечту сбежать из дому в Нью-Йорк? Может быть, это погоня за юностью, которой у меня никогда не было, какой-то гормональный сбой, бегство от ответственности или попытка убежать от старой знакомой – смерти?

Я выросла у подножия покрытых снегом гор, в новозеландской деревне, и никогда не считала Австралию родным домом. Австралийские пейзажи казались мне слишком обширными и засушливыми, небо – слишком огромным. Озера и реки родины текли по моим венам. Кроме того, мало что раздражает новозеландцев больше, чем Австралия, претендующая на одного из них.

Но стоило мне увидеть этого кенгуру в часах Делакорте, как что-то шевельнулось во мне. Пять лет, которые мы намеревались прожить в Австралии, когда переехали туда в 1997 году, каким-то образом растянулись на шестнадцать лет. Мы приехали туда с маленькой черной кошкой Клео, которая оберегала наши жизни. Пять свечей, которые я вставила в именинный торт Катарины через несколько месяцев после нашего переезда, вдруг сменились десятью, затем их стало шестнадцать. Бессонные ночи перед школьными экзаменами сменились решениями о том, на какой специальности учиться. Слезы и молитвы перед операцией по случаю язвенного колита Роба сменились облегчением, когда он начал набираться сил во время долгих месяцев восстановления. К нему приходили подружки, а затем, когда дочери расцветали, превращаясь в красивых женщин, у нас на пороге стали появляться нервные молодые люди. Счастье от помолвки Роба с Шантель смешалось с печалью от ухода Клео.

Дети покинули дом, но он стал больше похож на озеро у океана, чем на пустое гнездо. Во время приливов пустые спальни заполняли внучки, пришедшие переночевать, родственники из Новой Зеландии и гости из разных частей света. Круглый год у нас с Филиппом почти не было времени замечать друг друга. Когда наступали тяжелые времена, мы просто цеплялись друг за друга. Были у нас и такие периоды, когда мы, поглощенные рутиной повседневности, забывали покрепче обнять друг друга, и между нами проскальзывали сквозняки. Конечно, мы тоже изменились. Он потерял большую часть волос, я – грудь, но эти поверхностные потери несравнимы с тем, что мы приобрели. За эти десятилетия мы научились прощать друг другу разницу между нами, принимать ее и, в некоторых случаях, даже ценить ее.