заходит в палату, что-то делает, а я продолжаю читать как ни в чём не бывало. Только уборщица попросила подвинуть стул, а прочие ничего не сказали. Вот и хорошо, а то в последнее время нервы ни к чёрту.

К вечеру решил всё же сходить в холл к автомату, взять воды и печенья. А там сплошные фисташки, блядь! Они что, не понимают, что генномодифицированным гражданам в моём лице невозможно разгрызть это дерьмо, не раскрошив зубами в труху?! Еле сдержался, чтобы не ёбнуть по автомату.

Вернулся в палату, поел воды, посмотрел на закат за окном.

Сейчас на улице окончательно стемнело, за стёклами чернота, а здесь, внутри, включились мертвенно-белые лампы. В коридорах тишина: и вечерние процедуры, и время посещений закончены. Так что я придвигаю стул ближе к койке и понижаю голос. Вот когда придут сюда, скажут, что время вышло, тогда и… А сам не уйду.

То и дело от страницы краем глаза кошусь на его лицо. Глажу пальцы. Прислушиваюсь к шипению трубок, стараясь уловить звук дыхания.

– «Толстые пальцы Гутмана быстро расправились со шпагатом, бумагой и стружкой, и вскоре он уже держал в руках черную птицу. – Ага, – сказал он хрипло, – семнадцать лет я охотился за тобой. – В его глазах стояли слезы. Кэйро облизал красные губы и сжал руки. Девушка закусила нижнюю губу. Она, Кэйро, Гутман, Спейд и мальчишка – все дышали тяжело. Воздух в комнате был холодный, спертый, прокуренный».

Указательный палец Ру в моей руке чуть вздрагивает. И моё сердце вздрагивает в ответ.

Вскидываю взгляд на его лицо.

Ничего.

Ничего.

И всё ещё ничего.

Наверное, рефлекс. Врач уже объяснял про это, когда я в первый подобный раз его вызвал.

Но я всё равно сжимаю пальцы Эйруина. Снова движение – мгновенное, еле заметное подёргивание мышц.

«Ру?.. Ты меня слышишь?»

В его сознании шевелится какое-то смутное ощущение.

«Ру, это я. Давай просыпайся».

Аппараты пикают ровно в том же темпе.

Посмотрев ему в лицо ещё немного – ничего не происходит, – всё же нажимаю кнопку вызова. Во всяком случае, это может повлиять на их решение относительно аппаратов. Нет, понятно, что всё упирается не в состояние конкретных пациентов, а в финансирование больницы, но вдруг.

Появившаяся в дверях медсестра оглядывает Ру с сомнением, однако уходит за врачом.

Доктор Норнберг выглядит осунувшимся – то ли выдался сложный день, то ли это эффект резкого света больничных ламп.

– Его пальцы пошевелились. Два раза. И ещё… Вы знаете, что некоторые генномодифицированные люди могут слышать друг друга телепатически?

– Он что-нибудь сказал?

Качаю головой. Теперь, под взглядом этого сосредоточенного мужчины, всё это звучит слишком неопределенно – «я что-то почувствовал». Что именно? А если не знаешь, то и нехер отнимать у врачей время своими телепатическими бреднями.

Но я упрямо продолжаю:

– Понимаю, этого слишком мало, – в горле першит после целого дня болтовни про мальтийского сокола, и я прокашливаюсь. – Но вопрос вот в чём. Завтра я уеду, минимум на неделю, может, на две. Я хочу быть уверен, что его не отключат за это время. Если нужно заплатить, я заплачу.

Доктор изучающе смотрит то на Эйруина, то на экран большого серого аппарата, по которому медленно ползут зелёные цифры.

– Думаю, обойдёмся без доплаты.

Переводит взгляд на меня, и я настороженно прищуриваюсь. Только попробуй меня обмануть. Если по возвращении я найду эту палату пустой – сверну тебе шею.

Словно в ответ на мои мысли, Норнберг говорит:

– Мы вас дождёмся. А там уже решим, как поступить.

23.

С другой стороны, может, и повезло, что пришлось переться на боевую вылазку, я хотя бы спустил пар. Да, я знаю, что штабные просят нас, полевых офицеров, вести себя аккуратнее и не устраивать демонстративную бойню, но сейчас похрен мне на все занудные инструкции. В конце концов, штаб в нескольких днях пути отсюда, а кровь – вот она, только наклониться и укусить. Далеко не такая вкусная, как у Эйруина, но тоже помогает забыться, а это мне сейчас необходимо.

К хорошему быстро привыкаешь, вот и я привык на тренировках драться со своим помощником – ну да, идеален на все случаи жизни. Раньше как-то обходился спаррингом с обычными людьми, но сейчас это кроме как «танцульками» не назовёшь. Недавно всё же решился урвать час на тренировку – не было сил терпеть кипящие внутри эмоции – позвал на ковёр троих, и что? Херня, а не драка. Слишком медленные, слишком нежные, я только и боялся зашибить их ненароком. В итоге всё равно двое попали в лазарет с вывихами, а мне – никакого удовольствия.

Поэтому здесь, в поле, я наконец-то могу развернуться. Снять намордник и отпустить поводок. Рвать на куски. Выпустить всю боль, весь страх за Ру, всю ярость от того, что я ничего не могу сделать. Я подвёл его! Может, если бы я был настойчивее, то убедил его, что закрытые проекты штаба – такая хуйня, в которую не стоит лезть… Может, если бы я поговорил с Ланой, сказал, что Ру – не тот кандидат, который ей нужен, пусть ищет другого… Если бы я не потащил его на тот треклятый бал, он бы не познакомился с ней… Не знаю, что я сделал не так, но я обязан был не допустить этого!

А теперь я вдруг прихожу в себя под каким-то кустом: сижу в обнимку с трупом, лениво истекающим кровью, и реву как последний дурак.

Син сорвался (худ. Анастасия Святогорова M Ü D E R)

***

Вылазка и в самом деле затянулась. Сутки. Ещё. Я уже места себе не нахожу, и ни бои, ни кровь не радуют.

Наконец на четвёртые сутки командующий подтверждает, что смена закончена, и я чуть не бегаю по кораблю, требуя ВЫЛЕТАТЬ НЕМЕДЛЕННО, ВАШУ МАТЬ!

Путь домой – восемьдесят два часа, которые растягиваются раз в десять. Я, конечно, пытаюсь читать, но то и дело замечаю, что подвис, буравя страницу невидящим взглядом.

Ладно, буду исходить из оптимистичного варианта: Ру по-прежнему в палате. Ну, приду я, увижу его. А дальше врач скажет, что пора отключать. Сколько времени дадут на прощание? Вряд ли больше минуты. А может, вообще ничего, я всего лишь сослуживец.

Тяжелее всего то, что я ничего не могу сделать. Врачи всё контролируют, всё решают, а мне остаётся только слушать их распоряжения и подчиняться. Нет, конечно, я привык к приказам, я