– Иногда Инквизиция выставляет артефакты в других музеях, в рамках программы культурного обмена, подробностей я уже не помню. И как вы прекрасно понимаете, оставлять столь могущественные вещи, пусть даже в разряженном состоянии, без надлежащего присмотра опасно. Поэтому Инквизиция в подобных случаях, когда артефакт покидает пределы хранилища, или выставляет рядом с ним круглосуточные наблюдательные посты, или присовокупляет могучий охранный артефакт. Так и теперь, вместе с Сумеречными клыками, три недели назад выставленными в Эрмитаже…

Владимир Вацлавич откашлялся и продолжил:

– Вместе с Сумеречными клыками и Минойской сферой Инквизиция передала в Эрмитаж бутылку с джинном, его зовут Маймун. Ему тысячи и тысячи лет. Он настолько древний, что точный его возраст невозможно установить. И, конечно, силен. Так силен, что может мгновенно уничтожить Иного любого уровня, полностью лишив его Силы. Бутылку с джинном вместе с прочими артефактами привезли из Персии еще в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. И последние три недели Маймун денно и нощно сторожит клыки и Минойскую сферу, не покидая своего пристанища.

С тонким свистом закипел чайник.

– Сидите-сидите, я налью. – Опередив снова доставшего платок Владимира Вацлавича, я встал, снял чайник с плиты и разлил кипяток по кружкам.

– Спасибо. Есть один интересный факт, – явно радуясь благодарному слушателю, со смешком продолжил архивариус. – Джинн, конечно, может покидать пределы Эрмитажа, но его свобода ограничивается бутылкой. Это, как бы поточнее сказать, его поводок.

– Покидать Эрмитаж?

– Совершенно верно, – кивнул Владимир Вацлавич. – Но заклятия, наложенные на бутылку, не позволяют ему далеко уйти.

Я задумчиво пил чай, помешивая его ложечкой. Больше вопросов к архивариусу у меня, собственно, не было. За окном наступали сумерки. Скоро заступать в Дозор.

– Ну а как дела в Дозоре? – словно прочитав мои мысли, спросил Владимир Вацлавич, когда молчание затянулось. – Наверное, много всего изменилось. Вы ведь не боевой маг, насколько я понимаю.

– Нет. Я фотограф. Но иногда выезжаю на операции, чтобы делать снимки для протоколов.

– Фотограф… – Архивариус подлил себе еще кипятку. – Интересно. А как поживает Геннадий Петрович?

– Крутится. В последнее время много работы.

– Как всегда, – согласился Владимир Вацлавич и с грустинкой вздохнул. – А я вот тут, как видите, прозябаю. Книжный червь, так сказать. Хотя правильно говорится – кто на что учился.

– Вы мне очень помогли, – сказал я, ставя на стол пустую кружку.

– Да не за что. У меня редко бывают гости. Приятно иногда с кем-нибудь поговорить и видеть, что твои знания еще могут быть полезны.

Более чем, подумал я и стал потихоньку прощаться. Владимир Вацлавич проводил меня в прихожую и стоял, опершись на свою трость, пока я обувался и снимал с вешалки пальто.

– Извините, что отвлек от работы, – уже стоя в дверях, сказал я. – Спасибо за беседу и чай.

– Работа-то никуда не денется. Это вам спасибо, что навестили старика. Я всегда рад гостям.

– До свидания, Владимир Вацлавич.

– И вам не хворать, Степан. Заходите, если еще будут вопросы.

Он закрыл за мной дверь и опять неторопливо щелкал замками, пока я спускался по лестнице. Сев в машину, я, не заводя мотора, некоторое время сидел и смотрел на улицу, думая, кому первому позвонить. Если честно, сейчас мне было не до Дарии. Успеется.

Рисунок с изображением шкатулки, в которой хранились клыки, я запомнил.

Простой запрос у меня не примут. Да и уровня не хватало. К тому же в одиночку не справиться. Нужен другой план. Наконец я достал телефон и набрал Мишу.

– Ну что, разобрался с делами? – ответив через пару гудков, поинтересовался он. – Скоро заступать. Батька нам определил участок рядом с Александровским садом. Инвентарь я уже получил.

– Да, я готов, – ответил я и немного помолчал. – Послушай, кажется, я знаю, кто убивает девушек.

– Хренасе, а…

– Погоди, – оборвал я. – Это не по телефону. Сможешь для меня кое-что сделать в офисе? Это важно.

Постаравшись сформулировать как можно точнее, я передал Мише инструкцию.

– Ладно, попробую, – выслушав, удивленно сказал он. – А зачем это тебе?

– Не по телефону, – повторил я. – Все расскажу на месте. Главное, привези.

– О’кей, тогда увидимся.

Нажав сброс, я завел машину, чувствуя, как частички загадочной головоломки потихоньку начинают проступать из тени, а внутри созревает холодная решимость.

Я знал, что искать.

Ведя «Форд» по вечернему городу к точке сбора, где меня ждал Миша, я снова и снова прокручивал в голове разговор с Владимиром Вацлавичем.

Это было чистейшим безумием. Отчаянным и запрещенным. Осмеливаясь на такое действие, я преступал черту.

Да и в Библии было сказано: колдовство – это зло. «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего…»[22]

Верил ли я в Бога? Скорее всего нет. А если он и существовал, то мне уже давно было отказано в его Царствии Небесном. Я ведь колдун.

Но, честно говоря, мне было на это плевать.

И когда я уже почти подъезжал к указанному месту, решимость превратилась в уверенность.

Я ограблю Инквизицию.

– Это самоубийство. – Миша покачал головой, когда я пересказал ему разговор с Владимиром Вацлавичем и вкратце обрисовал свою безумную идею. – Ты понимаешь, куда хочешь сунуться?

Я прекрасно понимал. Если в музее Инквизиции, являющемся оплотом, лежали не подлинники, а всего лишь качественно выполненная бутафория, то какая же защита должна окружать Эрмитаж, в котором находились артефакты?

– Сколько раз меня в студенческие годы туда моя тогдашняя пассия затаскивала. А тебя на это старик надоумил?

– Нет. Просто поделился информацией.

Мы заступили на дежурство у здания Адмиралтейства, в самом начале Невского. Миша выдал мне несколько служебных амулетов, и я рассовал их по карманам пальто, прекрасно понимая, что при встрече с ночным охотником им будет грош цена.

– А что насчет убийств? – Присев на седло «Кавасаки», Миша вытащил из небольшого пакетика двойную шаверму и, с хрустом оторвав кусок промасленной бумаги, с аппетитом откусил кусок. – Да ежкин кот.

– Чего?