Делаю вид, что ничего не слышал.

– Ах да, извини, я забыла, с кем живу! С господином Иноземцевым! Но тогда, господин Венценосцев, не учите меня жить и не рассказывайте мне, какие сейчас нужны любовные романы. Лев Львович и я разбираемся в этом гораздо лучше.

– Это уже ни в какие ворота не лезет! – возмущаюсь я. – По-моему, это вы с Пингвинычем посадили меня на эти галеры!

– Врешь, папик! Ты сам подсел на любовное чтиво. Ты сам ловишь от этого кайф. Признайся же себе в этом.

Ночью. Подушкой.

– Значит, ты никогда не пересчитывал своих женщин? – продолжает Вика с какой-то мстительной интонацией в голосе. – Никогда-никогда? Не верю… Сколько баб у тебя было? Пять, десять, пятнадцать, тридцать?

– Зачем в арифметической прогрессии? – говорю. – Давай сразу в геометрической.

– И даже лица их не помнишь? – продолжает допытываться Вика. – Так-таки ни одного не запомнил? Вы же всегда во время секса смотрите женщине в лицо.

Господи, откуда она про это знает? Сколько у нее самой было парней? Зрелых мужиков?

– Да, мы смотрим вам в лицо. Это вы закрываете глаза, но при этом шкодливо улыбаетесь, словно что-то про нас знаете. Кстати, выглядит довольно глупо…

Встает и уходит на кухню курить. Понятное дело, у нее нервы. Это у меня их нет. Я же толстокожий тип. Железный Дровосек.

– Верни мне мою зажигалку! – кричит она из кухни.

– Ты о чем? Я ее не брал.

– Не делай из меня дурочку! Верни зажигалку!

Иду на кухню, даю ей прикурить и прячу зажигалку обратно в карман. Вика со мной не спорит. Кажется, даже не замечает этого.

– Можно попросить тебя приготовить мне кофе? – задумчиво говорит она, выпустив облако дыма из сложенных трубочкой накрашенных красной помадой губ.

– Попросить можно.

– Приготовь кофе.

– А мне можно?

– Что – тебе?

– Можно мне приготовить себе кофе?

– Конечно… Зачем ты спрашиваешь?

– А зачем ты строишь такие сложные фразы? Можно попросить тебя приготовить… Ты уже полгода живешь с не самым последним писателем, а обращаешься ко мне, как старшеклассница к официанту, когда ее первый раз привели в ресторан.

– Ты водил в рестораны старшеклассниц?

Пьем кофе. Улыбаясь, смотрим друг на друга.

– Это Варшавского идея? – спрашиваю я.

– Конечно, его. Лев Львович – гигант мысли!

– Это не будут издавать.

– Почему? Ты думаешь, Игумнов не пропустит серию, потому что он стопроцентный натурал?

– Тебе виднее, – говорю я. – Игумнов не будет издавать это не потому, что он натурал, а потому, что коммерсант. Если б ты читала то, что он издавал в девяностые!

Пускает облако дыма…

– Я ведь не против любых тем в литературе. Но в России это не пойдет. Мы к этому не готовы.

– Однако фильм «Горбатая гора» собрал у нас полмиллиона долларов в прокате, – возражает Вика.

– Это тебе начальник сказал?

– Да.

– В США этот фильм собрал больше за первый уик-энд.

– Мне так и передать Пингвинычу? – спрашивает Вика.

– Он и без того это знает. Поэтому меня и удивляет его решение… Слушай, а ты мне не врешь? Я ведь могу проверить.

– Тебе понравился фильм «Горбатая гора»? – вдруг спрашивает Вика.

– Прекрасный фильм! Одна из немногих классических мелодрам в кинематографе. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

– Просто так.

– Не просто так! Никакой русской серии о голубых ковбоях Пингвиныч не задумал, он не идиот. А вот меня ты, похоже, держишь за идиота. Где ты взяла эту чушь?

– Прислали по почте, – признается Вика. – Мы всем отделом над этим текстом ржали. Там один герой говорит другому: «Как мы сегодня будем?» А тот: «Ты как сегодня хочешь?» – «Давай я тебя». – «Нет, давай я тебя».

– И зачем ты заставила меня это читать? Проверяла на сообразительность?

Вика нервно тушит сигарету.

– Какая сообразительность, Кеша? – тихим голосом произносит она, впервые называя меня по имени. – Какая, к черту, сообразительность? Я и так знаю, что ты тупой, как носок валенка. Мы живем с тобой уже полгода, я влюблена в тебя, как собака… как Лиза, которая просто сходит с ума, когда ты приходишь домой, когда гладишь ее у себя на коленях… Может, мне руку или ногу себе отрубить, чтобы ты меня заметил?

– Извини, – говорю я, – но тебя трудно не заметить.

– Что?! Что ты сказал, Иноземцев?! Да если я уйду от тебя насовсем, ты через неделю забудешь, как я выглядела. Ты помнишь, как выглядит твоя жена? Знаешь, как ты смотрел на Максима, когда он был здесь? Как на чужого подростка. Ты вообще никого не видишь в этой жизни, кроме себя самого. Ты – тупой, тупой, тупой дурак!

Поворачивается к стене и плачет.

– Ты подумала, что я голубой? – вдруг понимаю я. – Ты хотела меня проверить? Это… просто смешно!

– Смешно не это, а то, что я в тебя влюбилась, вот что по-настоящему смешно! Мне самой забраться к тебе ночью в постель? А если ты меня прогонишь? Ты когда-нибудь слышал о женской гордости? Короче, я ухожу от тебя, папик!

– С ключами или без?

Вика смотрит на меня с изумлением. Выражение ее лица такое же, как было тогда у Тамары. Бежит в гостиную, быстро возвращается и наотмашь бросает мне в лицо связку ключей.

– Подавись!

Ключей всего три, но один из них тяжелый, от сейфового замка. Он прилично рассекает мне бровь.

– Прости – я не хотела!

Опять бежит в гостиную и прибегает с пузырьком спирта и упаковкой ваты из нашей аптечки.

– Дай посмотрю, что у тебя там.

Через полчаса весь этот дурдом, слава богу, заканчивается. Вика налепила мне на бровь бактерицидный пластырь (аптечку в доме завела она, я бы не додумался) и сидит с виноватым лицом на диване. Лиза устроилась на полу возле ее ног и тоже глядит на меня вопросительно, забавно склонив голову набок.

Женщины, как я вас не люблю!

– Я знаю, зачем ты это сделала, – говорю я, пытаясь свернуть неприятный разговор на шутку. – Ты изуродовала мою внешность, чтобы я стеснялся общаться с другими журналистками. Но ты забыла, что шрамы украшают мужчин.

– Настоящих, – уточняет Вика.

– Кстати, – продолжаю я, – что за интервью ты дала обо мне в желтой прессе? Не помню, чтобы я тебе это разрешал.

– Это не мое интервью, а твое. И я что-то не припомню, чтобы журнал «Esquire» называли желтой прессой. Между прочим, твое лицо поместили на первой странице обложки. Неужели не в курсе?