Вартеланд, в состав которой входили Познань (Позен), Лодзь, Калиш и Катовице. 60 000 этнических немцев, вот уже семьсот лет проживавших в своих общинах в балтийских государствах, были сорваны с насиженных мест и отправлены «домой в Рейх». Еще десятки тысяч последовали из преимущественно польскоязычных областей Волыни и Галиции. Год спустя «домой» привезли этнических немцев из Бессарабии, Буковины и Добруджи – многие из них месяцами вынужденно мыкались во временных лагерях, ожидая, когда для них освободят дома, фермы и предприятия. Крепкое жилье для поселенцев нашли довольно простым способом – захватив уже существующие постройки. Многих священников и монахинь отправили в концлагеря: немцы ясно дали понять, что конкордат с католической церковью действует только на территории старого Рейха. В то же самое время подразделения СС, специализировавшиеся на убийстве душевнобольных, освобождали психиатрические лечебницы [30].

Секретные внутренние инструкции Центрального управления СС по переселению предупреждали: хотя немецкие фермеры должны находиться как можно ближе к освобождаемым для них польским фермам, чтобы не нарушался цикл кормления и доения скота, их следовало избавить от зрелища выселения старых хозяев. «Это, – заметил чиновник, осознавший, что немецкие крестьяне из занятой Советским Союзом Польши бегло говорят по-польски, – имеет немалое значение для психики волынских и галицких немцев» [31].

Раздел Польши в 1939 г.

Изгнанием поляков и евреев с аннексированных территорий занимались не только немецкие солдаты и сотрудники СС и полиции. Им помогали молодые рекруты из немецких женских организаций, студенты-добровольцы, организаторы из Союза немецких девушек и девушки, проходившие обязательную практику в Имперской службе труда. Глава женской службы труда в Данциге – Западной Пруссии даже опубликовала статью, в которой рассказывала, что четыре лидера и 50 ее девушек всегда участвовали в акциях переселения вместе с равным количеством эсэсовцев. Некоторые из этих молодых женщин отправлялись на вокзалы, чтобы радушно встретить немецких поселенцев, другие помогали СС выселять поляков, а затем надзирали за польскими женщинами, занятыми уборкой. В статье, написанной в 1942 г., немецкая студентка размышляла над тем, какую реакцию у нее вызвало во время одной из таких зачисток зрелище согнанных эсэсовцами в сарай польских жителей:

Сочувствие к этим созданиям? Нет, я почувствовала, самое большее, тихое отвращение, что такие люди существуют – люди в самой своей сути столь бесконечно чуждые и непонятные нам, что нет никакой возможности до них достучаться. Впервые в нашей жизни встретились люди, чья жизнь или смерть могли оставить нас совершенно равнодушными [32].

Мелита Машман прибыла в Познань дождливым ноябрьским вечером 1939 г. Выросшая в зажиточной консервативной семье, она приехала прямо из Берлина, и ей не терпелось посвятить себя работе в Союзе немецких девушек, участвовать в возвращении старых прусских и австрийских территорий на Востоке и распространять на новых землях немецкую культуру. Город, над которым нависал огромный замок, имел холодный, темный и неприветливый вид. В гостинице Мелите сразу отвели лучшую комнату, однако она не встретила никого, кроме нервной и подобострастной хозяйки-польки. Лишь позднее, услышав шуршание и бормотание голосов за стенами и дверями, она постепенно поняла, что другие комнаты гостиницы, должно быть, полны невидимых постояльцев. Двадцатилетняя девушка, впервые уехавшая так далеко от дома, испугалась мира, на который пришла заявить свои права [33].

Мелита вспоминала, как сильно ей досаждал «характерный запах заношенной одежды, черствого хлеба, немытых детей и дешевых духов». Из вонючих дворов выходили дети с обмотанными тряпками ногами. Многие просили милостыню. Их лица и тела с явными следами голода преследовали ее во сне. Не встретив ни одного польского представителя интеллигенции или высшего класса, Мелита быстро пришла к выводу, что с самого начала предположила верно: поляки, неспособные создать собственный правящий класс, обречены всегда оставаться под властью других. Если ей и было известно о массовых расстрелах польской интеллигенции, она ничего не сказала об этом, когда решила опубликовать свой отчет в начале 1960-х гг. Зимними вечерами она останавливалась на улице, ведущей к замку, и смотрела, как дети подкрадываются к сваленным там угольным кучам, чтобы украсть немного драгоценного топлива. Когда они пытались наполнить свои маленькие ведерки и мешки, вооруженные охранники прогоняли их, швыряли им вслед куски угля или делали предупредительные выстрелы. Любого пойманного ребенка избивали.

Потрясенная увиденным, Мелита обратилась за моральной поддержкой к своим местным коллегам из гитлерюгенда и Союза немецких девушек. Ей вспомнились объяснения ее отца-националиста о польской демографической угрозе и яркая карта плотности населения, которую он показывал ей в ее собственном донацистском детстве. Германия с ее низкой рождаемостью была представлена на карте голубым пятном, на котором сидела испуганная маленькая девочка. В желтом пятачке сразу справа от нее был нарисован крепкий маленький мальчик, агрессивно ползущий на четвереньках в направлении немецкой границы. Отец предупреждал Мелиту, что однажды польский мальчик «одолеет маленькую девочку». Карта с картинками запечатлелась в ее памяти вместе с «ощущением, что поляки представляют угрозу для немецкой нации». Подобные картинки были не просто материалами нацистской пропаганды. Они отражали националистическое и консервативное убеждение, сложившееся в Германии после поражения в Первой мировой войне и потери заморских колоний: многие немцы считали, что их национальная судьба заключается в колонизации восточных земель. Мелита приложила немало усилий, чтобы совладать со своими эмоциями, и позаботилась о том, чтобы польские и немецкие девушки, которых она направляла на обязательную трудовую практику, не могли уловить в ее властном облике ни малейшего признака испуга [34].

Между тем дети новых поселенцев тоже нуждались в перевоспитании и повторной германизации. Приехавшие из «старого Рейха» учительницы и активистки из Союза немецких девушек, естественно, считали их грязную и рваную одежду, отсутствие зимней обуви, вши и привычку лгать последствиями «польского воспитания». Один директор школы, в Рейхе привыкший к идеально прямой осанке детей из гитлерюгенда, рассказывал, что здесь ученики стоят перед ним ссутулившись, сдвинув шапку на затылок и глубоко засунув руки в карманы, а во время занятий совершенно свободно начинают кричать, свистеть и бросаться скомканной бумагой. В деревнях местные этнические немцы нередко возмущались тем, что новым поселенцам предоставляют земельные участки и финансовую помощь. Литовских немцев они называли коммунистами, а немцев из Буковины – цыганами. Между местными немецкими детьми и детьми немцев из Бессарабии часто вспыхивали драки [35].

После многих дней пути поезда с депортированными, наконец, оставляли позади пограничные посты, отделявшие новые восточные области Германского рейха от остальной части оккупированной немцами Польши. Все это время поляки и евреи находились взаперти в тесных и холодных товарных вагонах. Зигмунту Гизелле из всей поездки больше всего запомнилось