отправил домой. Сел недалеко от Качемова и шпион. Долго так они вместе дежурили, пока Молотобоец не убедился, что шпион уходить не думает. Тогда он выбрал минуту, направился к агенту и бросил ему в морду сверток.

— На, чорт! Тварь! —зарычал он на шпиона. И, пока тот приходил в себя, бросился с бульвара, завернул за угол и исчез от преследования.

Убедившись, таким образом, что все кончилось великолепно, за исключением того, что почти всех участников этого вечера шпионы должны были приметить в лицо, Матвей, довольный удачей, пошел домой.

На другой день он узнал, что супруги Шпак все-таки арестованы.

Но как же злился жандармский полковник Артемьев, прозванный арестованными, с которыми он имел дело, Мопсом, когда, явившись через два часа после посещения мастеровыми дома Шпака, он не нашел там ни литературы, ни привезшей ее Веры Карауловой! Он рвал и метал и имел еще глупость уволить одного из дежуривших агентов, несмотря на то, что тот мог быть полезен ему хотя бы позднейшим опознанием некоторых из героев происшедшей истории.

Позже Матвей узнал, что у Мопса даже было несколько образцов из той литературы, которая находилась в корзинах. Жандарм считал по крайней мере трех человек в своих руках. И вдруг шпионы остались без какого бы то ни было клочка бумаги, так как даже газеты, в которые были завернуты брошенные Качемовым агенту доски, оставленный в дураках сыщик не решился принесть начальству, предпочтя ему соврать какую-то небылицу.

Матвей и вся организация торжествовали.

VIII. ЛИЧНОЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ.

Время шло. Продержалась несколько месяцев и начала спадать еще одна зима.

Возвратившись однажды домой с работы, Матвей увидел в гостях у матери двух торжественно заседающих соседок и принаряженного в крахмалку тенора из хора местной церкви Чернышева.

Он поздоровался с раздувшимися от церемонной важности выполнявших дипломатическую миссию кумушек и прошел в комнату, где были его книги. Он застал здесь переодевавшуюся и прихорашивавшуюся Нюру.

— В чем дело, Нюрочка, что у нас за церемония приема?

— Сватать пришли меня. Вася Чернышев ухаживает за мною и теперь хочет жениться.

— Да? А ты как?

— А я, что же, — покраснела немного сестра. —Из казаков меня замуж никто не возьмет, знакомых больше нет. Если откладывать, то придется вечно сидеть. А он не хуже других. Может завести хозяйство. Меня сильно любит.

— Так вы не могли пожениться без этих своден, которые пришли торговаться. Разве нельзя проще было. Ведь ты же знаешь, что это старая мода: без кабака с ними не обойдешься...

— Ну, Мотя, смотри сам: ведь маму же на новый лад не переделаешь. Соседи пальцами все тыкать будут. Да и из молодых людей здесь над такой женитьбой будут только смеяться. Это не город ведь, чтобы делать как хочешь...

— А как же социализм, Нюра! Ведь ты говорила, что войдешь в кружок на фабрике, будешь распространять там книжки.

— А социализм что: Вася тоже говорит, что сочувствует революционерам и всему нашему делу. Фабрику я брошу, потому что Вася не хочет чтобы я работала. А тебе, если что нужно будет, вместе с мужем помогать станем. Ведь ты знаешь, что я от своего не отступлю, хоть и замужем буду.

Матвей посмотрел на сестру. Он ясно чувствовал, что в бездельничающем пустом обывателе, каким был проявляющий себя только в праздничных выпивках и гулянках молодежи предмет страсти станичных девиц — красивый тенор Василий Чернышев, его неосторожно решившая вопрос своей жизни сестра скоро разочаруется. Что уже там говорить о помощи революционерам со стороны Нюры после замужества с этим соловьем? Была бы хоть ее собственная судьба не изуродована. А что это случится, Матвей ни на минуту не сомневался.

Удрученный, он сел возле стола и не умея скрыть озабоченности, которая за долгое время впервые дала ему себя почувствовать, не глядя на девушку, подумал и затем примиренно сказал:

— Ну, Нюрочка, я от этой вашей женитьбы ничего хорошего не жду. Молодой я еще судить — это правда. Что тебе лучше сделать — не знаю. Я только люблю тебя и мне тебя жалко до слез. Но раз ты сама так решила, я сердиться не буду. Венчайся и будь счастлива, сестричка. Не мне портить тебе настроение.

Нюра просветлела.

— Мотечка, ты увидишь, что я тоже кое-чего стою. Я возьму его в руки и заставлю работать. И он поступит куда-нибудь на завод и я пойду опять на фабрику.

Матвей безнадежно улыбнулся.

— Посмотрим, Нюрочка.

— Ну, хорошо, Мотя, посмотришь. А ты не пойдешь туда... к гостям?

— Нет. Я всю эту компанию из пожарной кишки фонтаном вымел бы отсюда.

— Мне обидно, Мотя, и мама будет сердиться, что ты как чужой, когда я меняю жизнь.

И Нюра остановилась перед братом. Если бы не некоторое смущение перед братом, то все ее существо сияло бы счастьем расцветшей юности.

Она стремилась переломить это смущение, приобщая и Матвея к обстановке сватовства.

— Иди, Нюрочка. А я уйду тоже, будто по делу в город. Тогда никто из них ничего не будет думать.

И Матвей взялся за шапку и куртку.

— Выходит, что из-за меня ты уходишь, —схватила его за руку сестра.

— Все одно мне нужно пойти к товарищу. После меня ты выйдешь. До свидания. Не дуйся, не дуйся! Не кручинься.

И Матвей, поцеловав сестру, вышел из комнаты.

Вслед за ним вышла в сени мать и с порога остановила его.

— Ты уходишь разве? Ведь у нас свахи...

Максимовна заметно пополнела с тех пор, как завела красильное заведение и устроила детей. Чувствовала себя дома командиром..

— Ухожу, —ответил Матвей. —Гостям вашим нужен поп, а не молотобоец. Приду часа через два.

— Да ведь ты из нашей семьи, или басурманин какой?

— Мама! Теперь выходит из моды, чтобы при женитьбе одна дюжина свах аттестовала жениховы потроха, а другая — устраивала смотрины невесте и ее прорехам.

— А какая же теперь мода, —по-звериному сходиться, да там, где снюхаются, и жениться?

— Нет, самая лучшая мода теперь у пернатых женихов и невест: грачи крячут, да от пташки к пташке скачут.

— Ну, сынок, женись ты так сам. Посмотрим, что выйдет.

— Посмотрим!

Мать обиженно поджала губы и возвратилась. Матвей улыбнулся и зашагал в город.

* * *

Миллионеру Перевалову, вскоре после того, как Матвей ушел от Закса и поступил в мастерские, администрация