Господин-товарищ Щадов, которому под сто лет, полон сил. Его голова – как могучий компьютер, за которым он часами сидит и днями, и ночами. Положение дел в стране Тихон Лукич знает не только через Интернет и прессу. Он любит ездить по тем городам и весям, где работают патронируемые им фирмы, и любит общаться и с капиталистами, и с пролетариями.

Щадов не только досконально знает жизнь граждан, но и умеет влиять на них. По нашему мнению, он на сей день – ярчайший политолог страны. Почему мы так считаем?

Бывших своих теневиков-хозяйственников и нынешних богачей-бизнесменов Тихон Лукич недавно выдвинул во власть: одного – в губернаторы, второго – в депутаты Государственной Думы. Щадов сам руководил их предвыборными кампаниями, сам готовил им агитационные материалы – и выиграл как губернаторские, так и думские выборы. Мы изучили лозунги и листовки, газетные публикации и выступления по ТВ-радио щадовских кандидатов и пришли к выводу: агитационная продукция Тихона Лукича – это блеск, это – то, что избиратель проглатывает с удовольствием.

Сейчас господин-товарищ Щадов, уловив новые веяния в Кремле – попытки ревизии царившей в последние годы либерально-демократической идеологии, приступил к поиску контактов с влиятельными чиновниками.

Президент Путин и все рядом с ним понимают: кто владеет умами и душами, тот владеет всем. Им ясно: спрос на идеалы западной демократии катастрофически падает. Но чем их заменить? Никому из обитателей Кремля до этого не додуматься.

Вы, Николай Михайлович, надеюсь, согласитесь со мной, что власть идеологическая – главная в стране. Какие в ней идеи господствуют, таковы и остальные три власти: исполнительная, законодательная, судебная.

Захватывающие массы лозунги не могут исходить от столоначальников. Но только они способны эти лозунги раскрутить. Все главные пушки, которые долбят по мозгам граждан, управляются ныне чинами из Кремля. И что будет, если кто-то из них попадет под влияние особиста Сталина и сподручного Берия, бескорыстного монаха и спеца по теневым капиталам – Тихона Лукича Щадова?

У него – не только ума палата, но и огромная сила внушения. Он умеет обаять и морально подчинять себе собеседников. И нашей корпорации очень небезразличны попытки Щадова установить связи с идеологическим окружением президента Путина. Они могут привести к смене вех в пропаганде и повлечь серьезные изменения в политике. А их нам необходимо предвидеть. Поэтому мы хотели бы, Николай Михайлович, чтобы вы завели дружбу с Тихоном Лукичем – тесную дружбу. Ваши сведения о его переговорах с персонами из высшей власти будут достойно оплачены.

– Но, помилуйте! – я взмолился. – Дружба требует взаимности…

– Правильно, – покачнул стул Евгений Петрович. – А вы, уверен, можете рассчитывать на расположение к вам Тихона Лукича. Я прочитал две последние ваши книги – два сборника ваших статей. И пришел к выводу: ваше видение новейшей истории и современности наверняка будет симпатично Щадову. А ему наверняка необходимы единомышленники-журналисты, с которыми можно продуктивно обсуждать переворот в общественном мнении. На его доверие к вам повлияет и то, что представит вас Тихону Лукичу та особа, которой он доверяет, – давняя ваша приятельница Вера, внучка члена Политбюро ЦК КПСС. Она сама о себе напомнит.

Я познакомился с ней летом года 1990. На Черноморском побережье Кавказа – в Пицунде. Туда меня, самого молодого спецкора самой главной газеты страны – «Правды», завела в очередной раз путевка в правдинский же Дом отдыха.

Первые три дня на курорте я только восстанавливал силы.

Утром бегал по кромке моря вдоль реликтовой рощи, потом упражнялся на турнике и шведской стенке.

Днем плавал, плавал, плавал и предавался солнцу.

Вечером играл в теннис с теми, у кого не оказывалось партнеров на одном из кортов.

Ночью принимал в баре Дома отдыха самую малость коньяка со знакомыми журналистами и, ввиду отсутствия привлекательной женской публики, в 23 часа шел спать.

Еды, одинаковой для всех курортников в Доме отдыха, мне не хватало. За пару часов до обеда меня одолевал голод, и я перебирался на соседний с правдинским пляж Дома творчества Союза писателей СССР, где дымилась кооперативная харчевня.

И вот, на четвертый день отпуска, сижу я в полдень за столиком, уплетаю хачапури и вижу: у лежака под навесом симпатичная барышня наступает босой ногой на гвоздь в деревянном брусе, отвалившемся от того же лежака. Лицо барышни исказила боль, она пронзительно заверещала, все рядом с ней оцепенели, и меня сорвало со стульчика в харчевне.

Я приказал барышне молчать. Тихонько изъял ее стопу с пронзившего мякоть гвоздя. Потом голенькую, в купальнике, всю дрожащую страдалицу взял на руки и понёс в медпункт Дома творчества.

Там барышне промыли-промазали-перебинтовали рану и оказалось, что она без муки ходить может вполне. Но, поскольку ее шлепанцы вместе с одеждой остались на пляже, то, дабы не пачкать бинты на стопе, ей снова пришлось воспользоваться моими транспортными услугами.

Когда я принес барышню обратно под пляжный навес, она спросила, как меня величать и, услыхав мое имя-отчество, вымолвила:

– Вернусь в Москву, буду всем рассказывать: я в отпуске ездила на Николае Михайловиче.

Именовали барышню Дашей. Она была дочерью успешного писателя и занималась переводами с английского. Мы поболтали до обеда и договорились после ужина встретиться.

Завязался заурядный курортный роман. Скуки Даша не навевала. Но, когда срок ее путевки истек, я у такси помахал ей рукой без сожаления.

Искать иную прелестницу для любовных приключений в мои планы не входило. Надо, я решил, в оставшуюся неделю не куролесить до рассвета, а вовремя ложиться в постель, вовремя вставать. Так бы оно и было. Если бы в правдинский Дом отдыха не въехал мой однокурсник по журфаку МГУ Юра – неуемной энергии парень.

Гладко побрившись после завтрака, Юра выходил на пляж. Брал на пирсе надувной матрас. Доставал из сумочки бутылочку сухого вина. Откупоривал ее. Широко расставлял ноги и, глядя на солнце над морем, медленно из горла бутылочку опустошал.

Свершив сей ритуал, Юра трогался в путь по правдинскому пляжу, волоча за собой матрас. Увидав одиноко загоравшую барышню, он клал с ней рядом матрас и приземлялся сам. Если барышня не желала его общества, Юра немедля утешался и тащил матрас дальше. До ближайшей одинокой загоральщицы. Если та не производила на него впечатления, он деликатно удалялся.

За два дня свое с матрасом почтение Юра засвидетельствовал всем девицам без кавалеров – и на правдинском, и на писательском пляжах. И нигде якорь не бросил.

Я приезду Юры обрадовался. У него был выше, чем у меня, класс в теннисе, и мне сражаться с ним на кортах было интересно. На третий по приезду вечер Юра предстал передо мной в баре, где я пил кофе, с двумя ракетками в сумке и возвестил:

– В ружьё, брат! Пора в бой!