– Но, – постучал я по часам, – мы договаривались играть, как и вчера, в 18.30, а сейчас лишь 17.00.

– Ты русский язык не понимаешь? – вылупил глаза Юра. – Я же сказал: в ружьё! Десять минут назад из бильярдной нашего Дома отдыха вышли с ракетками две классные телки. Они загорелые, но на пляже я их не видел. Телки явно залетные, пришлые, здесь никем не ангажированные. В сей исторический момент они гоняют мячики на писательском корте, и нам надо рвануть к ним и скадрить. Иди переодевайся-переобувайся.

Близ кортов Дома творчества я тормознул Юру за локоть:

– Ты ошибся. Телки эти из писательского Дома, а не залетные. Не засек же ты их потому, что они – нудистки, загорают на диком пляже. Каждое утро туда топают. В наш бар они не заглядывают. Уезжают к ночи в поселок – в заведения курорта «Пицунда». Не раз наблюдал, как им такси подавали. Поэтому с ангажементом, я думаю, у них проблем нет.

– Ну, и что это меняет? – Юра поправил сумку с ракетками. – Даже если они ангажированы, мы всё равно должны их кадрить: «Душа у женщины сложна и склонна к укоризне – то нету в жизни мужика, то есть мужик, но нету жизни». Новизна – царица наших дней. Мы для телок – новые. И…

– Погоди, – прервал я Юру, – вспомни басню дедушки Крылова про недоступный виноград: «На вид-то он хорош, да больно зелен». Мы сейчас подойдем к ним, и ты увидишь: их ракетки, их кроссовки, их юбочки-маечки, их повязки на лбах и руках стоят столько, сколько весь наш с тобой летний гардероб. Они в дорогих своих импортных шмотках могут смотреть на нас в советском ширпотребе только с презрением. Поэтому нам нет резона к ним приставать, и давай не будем конфузиться.

– Чушь ты молотишь, – ткнул меня пальцем в грудь Юра. – Ерунда – какая на нас одежка. Мы – сильные и умные мужики. Мы – журналисты высокого уровня. А они кто? Небось, толкушки из НИИ, разодетые своими тупыми папашами-ворами из кооперативов имени Горбачева с Рыжковым. Знакомство с нами – честь для этих девиц. Идём!

Я поплелся за Юрой. Оба писательских корта были заняты. Один – девицами – блондинкой и брюнеткой, второй – мужиком с сыном-подростком. Юра подошел к сетке корта с девицами и проглаголил:

– Салют вам, раскрасавицы. Разрешите поклонникам ваших талантов вас приветствовать.

– Разрешаем, – отбивая мяч и не глядя на Юру, отозвалась блондинка.

– А скажите, милые, – вы всегда от друзей получаете поздравления с Днем Парижской Коммуны?

Блондинка пущенный к ней мяч остановила и повернулась к Юре:

– Странный вопрос.

– Вовсе не странный, – хмыкнул Юра, – на вас спортивная форма – прямо из Парижа. И вы, наверное, потомки славных парижских коммунаров.

– Нет, – утерла пот со лба блондинка, – такие предки нам не достались. Но сами мы из Парижа – из деревни Париж Челябинской области.

– Ну, – хлопнул ладонями Юра, – да вы ж родные наши люди. Я и Николай – тоже деревенские. Так не уступите ли вы братьям-селянам половину корта, чтоб и мы поразмялись?

Просьбу удовлетворили. Я встал на сторону блондинки, Юра – на сторону брюнетки. Они метали ракетками свои мячи, мы – свои. Но так недолго продолжалось. Юра, выбрав момент, представил себя и меня, испросил имена барышень и под одобрительные их взоры предложил сыграть парами на счет.

Моей партнершей стала блондинка Вера, Юриной – брюнетка Надя. Их техника игры мало чем отличалась. Биться на корте вместе с синеглазой, великолепно стройной Верой мне было настолько отрадно, что я свершил чудеса в обороне и атаке, и мы выиграли первый сет. Но потом мастерство взяло верх. И Юра, обеспечивший победу себе и Наде в двух остальных сетах, провозгласил:

– Николай должен смыть горечь поражения. Как честный человек, он сегодня вечером обязан всех нас пригласить в бар и всем налить коньяку.

Я поднял руки вверх:

– Сдаюсь. Согласен.

– Но, – подала голос Надя, – мы девушки малопьющие. Мы пьем – и нам всё мало, мало и мало…

– Ничего, – Юра обнял Надю за талию, – мой друг Николай не так давно получил саму престижную в советском газетном мире премию – премию Союза журналистов СССР. И не всю её прогусарил. Он нальет нам сполна…

Мы условились встретиться сразу после ужина – в 21.00. В сей час мы с Юрой заняли столик в баре нашего Дома отдыха. Я не был уверен, что красны девицы к нам придут. Но они пришли – в роскошных юбках-блузках и с запахом прельстительных духов.

Я носил от стойки бара коньяк и кофе, Юра обрушивал на Веру и Надю остроты-анекдоты. Барышням было забавно. Но через час Юра с его юмором выдохся, и пришлось заговорить мне. О том, как с 22 лет я, самый молодой в СССР директор средней школы, остроумно ею руководил и как авантюрно тогда проводил отпуска в горах Памира, Тянь-Шаня, Алтая, Кавказа. Моим словесам обе барышни так же охотно внимали. Особенно синеглазая Вера. И тут объявили: 23.00 – бар закрывается.

– Предлагаю, – опять взялся верховодить крепко охмелевший Юра, – пойти к камышам на море. Там в это время несознательная молодая компания поет под гитару романсы: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…»

– Романсы на море, – пролопотала Надя, – это великолепно.

– А я, – отозвалась Вера, – хочу послушать истории от Николая.

Она наклонилась ко мне и прошептала:

– А у тебя есть коньяк в номере?

Я положил ей руку на плечо:

– Как ему там не быть?

Юра и Надя двинулись к камышам, я и Вера поднялись на лифте в мой номер на седьмом этаже. Раздевались мы суматошно: всю-всю одежду сбросили на пол у кровати. И проснулись на следующий день лишь к полудню. Одновременно. Вера поправила свои густые соломенные волосы и резанула меня синим взглядом:

– А ты – кто?

– Я, Николай Михайлович, по главному статусу – директор школы.

– А почему я с тобой в постели?

– И куда только человеков не заносит нелегкая…

Вера села у стенки на кровати, прикрыв правой ладонью левую грудь:

– Угадываю твои пакостные мысли. Соблазнил скромную девушку и думаешь: «Какой я орел!»

Вера состроила мне кукиш:

– Вот тебе, вот, что я была жалкой пред тобой!

Она перевалилась через меня, покопалась в ворохе нашей одежды на полу, отыскала свою юбку, изъяла из ее кармана кошелек, набитый купюрами в пятьдесят рублей, и одной банкнотой помахала перед моим носом:

– Возьми полтинник, съезди на рынок и привези мне килограмм голубого инжира. Сдачи не надо.

Я прислонил благодетельницу к стене, подобрал с пола брюки с моим кошельком, взял из него десятирублевую бумажку и протянул ей:

– Такси до рынка и обратно – два рубля. Килограмм голубого инжира – полтора. Бери десятку и привези себе благородный фрукт сама. Сдачи не надо.