Ну ладно, Лана. Я все понял. Я тебя столько лет знаю, тымне, считай, как дочь родная. Вот что я тебе скажу. Я тебя прощу и житьоставлю. Только ты мне принесешь двести штук зеленых. Это совсем немножко, я ктебе как к родной. Я на этом дерьме больше потерял, уж о моральном ущербе неговорю. Но я на вещи реально смотрю — больше тебе не достать. Но ты эти двестиштук принесешь, откуда хочешь возьмешь. А если не принесешь — очень пожалеешь.Я к тебе как к родной, но учить вас, дураков, надо. Я тебя убивать не стану, ятебя посажу и позабочусь, чтобы к тебе на зоне особое отношение было. Как кродной. Тебя бабы-уголовницы на хлеб намажут и с дерьмом съедят. Ты, Лана, такумереть захочешь, как никогда и ничего не хотела. Ты кобеля своего драного такне хотела, как смерти на зоне захочешь. Но тебе умереть не дадут — уж я об этомпопрошу позаботиться. Уж ты поверь мне, заботой тебя там окружат. Со всехсторон. С одной стороны — уголовницы, ты уж поверь, они мужиков куда страшнее.С другой стороны — охрана, чтобы ты не заскучала. Доходчиво объясняю?

Лана кивнула. Шеф объяснял так доходчиво, что она сквозьсвой наркоз, сквозь застилавшие ее глаза клочья тумана, когда-то —серо-розового, а теперь — грязно-серого, увидела, кожей почувствоваланарисованное им будущее. Ее передернуло. Шеф удовлетворенно кивнул.

— Вижу, дошло до тебя. Пробрало. Это хорошо. Теперь тызабегаешь, денежки искать будешь. Я тебя торопить не буду, я тебе, как родной,три месяца дам. Бежать от меня — не убежишь, я тебя везде достану, а что тысама себя со страху порешить можешь — не верю. Ишь как зоны забоялась, знаю —жить хочешь.

Три месяца — это долго, очень долго. Но если ты, Лана, неуложишься — не обессудь. Все будет так, как я сказал. А теперь — все. Пошлавон. Я твою кислую рожу больше видеть не желаю. Придешь, когда деньги соберешь.

Лана вышла из его кабинета, снова повторяя одними губами: «Всекончено, все кончено, все кончено…» Где можно взять такие огромные деньги?Квартира, машина… И четверти не наберется, а больше у нее ничего не было.Занять? Господи, у кого можно занять такие немыслимые деньги? А как их потомотдавать?

Да и не даст никто. Знакомых масса, но все хорошо к нейотносятся только пока она нужный, полезный, процветающий человек, а стоитзаикнуться о деньгах — всех ее знакомых поминай как звали… Унесенные ветром.Нет, рассчитывать можно только на себя.

Вера была в отчаянии. Мужа перевели в палату, врач сказал,что состояние, конечно, тяжелое, но все идет, как обычно при инфаркте — полнаянеподвижность, потом можно чуть поворачивать больного на бок, на девятнадцатыйдень можно сесть, если! — многозначительно добавил врач, и понимать это«если» можно было как угодно — если все пойдет как надо или если вообщедоживет. Но если так будет продолжаться, то скоро оправдаются самые мрачныепрогнозы.

Муж не хотел поправляться, не хотел есть, он вообще не хотелжить. Он покорно принимал лекарства, лежал под капельницами совершеннонеподвижно и, хоть был в сознании, ни с кем не разговаривал. Он лежал,отрешенно глядя в потолок, а когда Вера к нему подходила, он закрывал глаза,потому что не мог отвернуться. Если так будет продолжаться, дело кончитсяплохо.

Вера подошла к постели, муж лежал с закрытыми глазами,тихо-тихо.

— Виктор, — позвала Вера, — Витя, ты меняслышишь? Открой, пожалуйста, глаза.

Он с трудом приподнял веки и уставился куда-то в потолок.

— Посмотри на меня, Витя.

Он перевел глаза на Веру, в них не было ничего, кромеусталости.

— Витя, — начала Вера, — я знаю, что тебенеприятно меня видеть. Но я не могу просто так тебя тут оставить, не могу неприходить. Можно нанять медсестру и сиделку, но я знаю, что буду ухаживать за тобойгораздо лучше. Если бы ты смог преодолеть себя, я бы помогла тебе поправиться.Доктор говорит, что сейчас все зависит от тебя, — добавила Вера для пущейубедительности.

— Ты не понимаешь, — прошелестел он однимигубами, — мне стыдно. — Он сделал попытку отвернуться.

— Не двигайся, Витя, тебе нельзя!

Тогда он опять закрыл глаза. Она посидела рядом, помолчала.Ему стыдно, и он не хочет жить. Нетрудно догадаться, чего он стыдится. Вера неспрашивала его о причинах, что-то подсказывало ей, что он никогда не скажет.Вот как переломала их жизнь эта непонятно откуда ворвавшаяся девица. Вера нехочет о ней думать, ей безразлично, кто она такая. Ее больше нет — и славаБогу. Одно Вера знает точно — она не даст мужу умереть. Как они будут жить дальше— об этом они подумают потом, когда Виктор поправится. Нормальныецивилизованные люди всегда смогут договориться. Всего один раз в жизни Веравышла из себя и дала волю своим чувствам — из-за этого Виктор чуть не умер. Нетуж, больше она такого себя не позволит, и она вытащит его, обязательно вытащит,несмотря ни на что. Ему сейчас стыдно перед ней, перед детьми, Вере тоже ужасностыдно, что она бросила его при смерти, и ее вовсе не оправдывает то, что этоон ее довел до бешенства. И сейчас совсем не важно, что она не чувствует к мужуне только любви, но и жалости, что ей даже трудно к нему прикоснуться. Она себяпреодолеет, но умереть ему не даст.

— Витя, — Вера сделала над собой усилие ипогладила его по щеке, — давай отложим этот разговор до тех пор, пока тыне поправишься. Ты не думай сейчас обо всем этом.

— Я ни о чем другом не могу думать! — еле слышнопрошептал он.

— Сейчас поедим, потом я тебе почитаю что-нибудьсмешное, вечером Ира придет, скоро приедет Андрей, Ирина ему сообщила. Мак потебе скучает, прямо не знаю, что с ним делать! Не привык один дома находиться.Позавчера вечером прихожу, представляешь, изгрыз твой новый ботинок! Из тойитальянской пары, коричневый. Я говорю, Мак, как тебе не стыдно, ты же ужевзрослый пес! На следующий день оставила ему в коридоре Андрюшины кроссовкистарые, так он их не тронул и смотрит на меня так обиженно, мол, что ты мнеподсовываешь? Что с ним делать, ума не приложу!

— Отдай ему второй итальянский ботинок, — слабоулыбнулся муж, и у Веры немного полегчало на душе.

После разговора, вернее, после монолога Кондраши, которыйЛана выслушала молча, прошло три дня. Лана прожила их в какой-то лихорадке. Еемучила жуткая несправедливость случившегося. Вся ее жизнь была без тепла, безрадости, без того, что называют «женским счастьем». О нормальной семье она ужеперестала мечтать, но любовь… Неужели, эта безрадостная встреча и есть все тосчастье, что отпущено ей судьбой? И за такую малость ее ждет такая страшная,такая несоизмеримая расплата? Лана ни на секунду не усомнилась в обещаниисвоего бывшего шефа: он обещал ей ад, и он ей это устроит. В таких вещах егослово было твердым. Наркоз прошел, наступило отрезвление. Лана прислушалась ксебе. Она хотела жить, это ее бывший шеф разглядел в ней абсолютно верно. Онане хотела на зону, но умирать она тоже не хотела, она хотела жить, и повозможности хорошо. Она хотела стать сильной, обладать большой властью, чтобыее боялись. Лана усмехнулась этим мыслям — сейчас речь идет о том, чтобывыжить, а она думает о власти. Она не видела никакого практического выхода, каквдруг случайно вспомнила про Олега Николаевича Глебова.