Коллективная приподнятость: Шоты с текилой и Burning Man

До сих пор мы рассматривали социальные последствия содержания алкоголя в крови около 0,8‰ – как после пары стаканов пива или бокалов вина, неторопливо выпитых с какой-нибудь закуской. Однако что происходит, когда появляется бутылка текилы? С превышением уровня 0,8–1,0‰ социальный ландшафт становится неустойчивым, но есть данные, что в некоторых случаях общественно полезным может быть и этот перебор, во всяком случае, если он случается изредка и в подходящее время.

Например, немного найдется организаций, менее ориентированных на результат, чем спецподразделения ВМС США. Поэтому стоит отметить, что командиры «морских котиков» считают полезным в редких случаях включать в тренировочный процесс большие количества алкоголя для укрепления командного духа своих подчиненных. Как пишут в своей книге «Похищая огонь» (Stealing Fire)[32] Джейми Уил и Стивен Котлер, создатель отряда «морских котиков» Ричард Марсинко снимает напряжение, накопившееся в ходе изнурительных тренировок в учебном лагере, «проверенным временем методом единения – пьянкой». Авторы отмечают: «Перед отбытием к месту дислокации он вел свою команду в местный бар в Вирджиния-Бич надраться напоследок. Если между бойцами еще оставались какие-то подавляемые трения, то после нескольких рюмок они неизбежно проявлялись. Хотя наутро люди маялись головной болью, теперь они были искренни друг с другом и готовы функционировать как единое целое»{411}. Убежденность, что полезно время от времени «надраться», перекликается с данными исследования студентов колледжа: те из них, кто иногда напивается в стельку, имеют более крепкие социальные узы, если судить по большей близости и откровенности с друзьями и возлюбленными, чем студенты, либо пьющие умеренно, либо постоянно перебирающие. По замечанию авторов: «Похоже, данные результаты хорошо описываются наблюдением Дизраэли – „даже в избытке есть своя умеренность“»{412}.

Пожалуй, самая масштабная пьянка, которую только можно себе представить, – это ежегодный фестиваль Burning Man, проходящий в течение целой недели в пустыне Блэк-Рок в западной Неваде. Для современного человека Burning Man – наверное, наибольшее приближение к дионисийским оргиям, волнующее и клокочущее смешение жары и пыли, искусства и секса, музыки и танца, причудливых транспортных средств и немыслимых нарядов, общественной активности и экспериментов с совместным проживанием, и все это питается ошеломляющими количествами алкоголя, психоделиков и стимуляторов и обостряется отчаянным недосыпом. По замечанию социолога Фреда Тернера, поездка на Burning Man стала чем-то вроде ритуала посвящения для работников высокотехнологических компаний Кремниевой долины. В 1999 г. основатели Google Ларри Пейдж и Сергей Брин разместили логотип Burning Man на домашней странице Google, желая сообщить миру, что едут на фестиваль (как и многие их сотрудники), и говорят даже, что генерального директора Эрика Шмидта наняли потому, что он тоже «зажигал»[33]. Коллективное переживание ярчайших впечатлений и физического дискомфорта на Burning Man считают в Кремниевой долине способом достижения внутренней целостности и культуры. По словам Тернера:

Ларри Харви [один из организаторов первого фестиваля Burning Man в Сан-Франциско] объяснял, что мир за пределами Блэк-Рок-Сити «основывается на разделении людей для того, чтобы что-то им продать». По его словам, участникам Burning Man предстоит столкнуться с «непосредственностью» искусства, а через нее и с экстатическим переживанием общности. Он был убежден, что в этом отношении Burning Man подарит своим участникам чувство «приподнятости», которое, как давным-давно утверждал Дюркгейм, лежит в основе религиозного чувства. Собранные в пустыне, участники фестиваля могут испытать электризующее ощущение личного и коллективного перерождения{413}.

Некоторые компании даже попытались создать уменьшенные версии Burning Man на своих выездных семинарах в стремлении к тому же чувству «группового потока». «Гендиректор одной маленькой [технологичной] компании, – сообщает Эмма Хоган, – рассказывает, как однажды на выездном мероприятии все сотрудники его компании употребили волшебные грибы. Это позволило им „свалить барьеры, обычно имеющиеся в офисе“, и сблизиться „сердцем к сердцу“, помогло создать „культуру“ компании»{414}.

Разумеется, потребность в экстатическом опыте и групповых узах выходит далеко за пределы делового мира. Замечание Ларри Харви о предназначении современного общества для «разделения людей, чтобы им что-то продавать», перекликается с едким утверждением писательницы Барбары Эренрайх, что миссионеры, которых направляли в Южную Африку, сознательно сосредоточивались на борьбе с традиционными танцами с тем, чтобы «ослабить братственные отношения между членами общины». Целью миссионеров было, по ее саркастическому наблюдению, «впустить свежее, бодрящее дыхание здоровой индивидуалистической конкуренции»{415}. Как мы отмечали, многие ученые, занимающиеся ритуалом и религией, подчеркивают роль «техник экстаза» (Мирча Элиаде) в объединении индивидов или описывают групповой танец как «биотехнологию формирования группы» (Робин Данбар). Как указывает Эренрайх, танцующая группа – одна из древнейших сцен, главным участником которой является человек, в доисторическом искусстве всего мира, что удивительно, если учесть тот факт, что экстатический танец – просто бессмысленная трата энергии по сравнению с такими практическими и жизненно важными занятиями, как охота, собирательство, приготовление пищи или изготовление одежды{416}. Для того чтобы так долго оставаться универсальной и фундаментальной человеческой практикой, он должен окупаться с точки зрения эволюции.

Отчасти подобная эволюционная выгода связана с психическим здоровьем, имеющейся у нас потребностью «отдохнуть от себя», о которой мы поговорим в следующем разделе. Очевидно, однако, что важная функция «танцев на улице» – это создание групповой идентичности, столь же важной, как вода и пища, для нашего сверхсоциального и уязвимого биологического вида. Как отметил психолог Джонатан Хайдт и его коллеги, синхронность и ритмичность групповых движений укрепляют чувство принадлежности к «коллективному разуму», в котором мы, странные приматы, стали отчаянно нуждаться. Жажда экстатического опыта возникла и сохранилась, поскольку была для людей адаптивной: танцевавшие вместе работали и сражались тоже вместе, учились доверять другим и не обманывать чужое доверие{417}. Действительно, в промышленно развитых странах современные институции и требования закона по большей части заменили религиозный ритуал и экстатические узы как культурные технологии обеспечения кооперации. Однако это относительно недавнее изменение не способно мгновенно вычеркнуть настолько глубокое, фундаментальное стремление из нашей системы мотивации. Люди голосуют и платят налоги, но по-прежнему хотят танцевать.

Нужно ли нам быть пьяными, чтобы танцевать? Классические труды по антропологии ритуала и религии обычно не придают должного значения химическому одурманиванию. Например, Эмиль Дюргкейм в своем знаменитом описании коллективной приподнятости открывает список действий, ведущих к экстатическому переживанию, с «криков, песен, музыки, хаотических движений и танцев». Лишь в конце он все же добавляет «поиск средств, повышающих уровень жизненной энергии и т. д.»{418}. Это на удивление робкая и туманная отсылка, предположительно к алкоголю и другим интоксикантам. В своем эпохальном (и колоссальном) труде «Роль ритуала и религии в создании человечества» (Ritual and Religion in the Making of Humanity) Рой Раппапорт лишь несколько раз вскользь упоминает «употребление наркотиков», обычно в конце длинного списка других, по-видимому, более важных признаков ритуала, таких как «замедленный… темп, унисон, плотность символических, знаковых и индексальных представлений, загрузка органов чувств, странности происходящего… или боль»{419}. Примечательное нежелание антропологов и историков религии обратить внимание на употребление опьяняющих веществ мешает оценить его важность для группового экстаза. В этом отношении было бы полезно изучить современные сборища с целью разделить относительную меру влияния различных методов, тем более исследователям трудно получить разрешение на то, чтобы напоить испытуемых допьяна в лаборатории или хорошенько загрузить их ЛСД.

Если взглянуть на составленные Дюркгеймом или Раппапортом списки способов достижения экстатического единства, возникает впечатление, что они очень неплохо описывают не только Burning Man, но и любое другое групповое мероприятие, периодически происходящее в любом уголке мира, в том числе музыкальные фестивали, современные шаманские собрания и рейвы. Хотя применение психотропных веществ считается обязательной частью мероприятий, вопрос о том, в какой степени наркотики как таковые объясняют возникновение приподнятости, по Дюркгейму, и групповых уз, остается открытым. Недавнее исследование многодневных массовых мероприятий в США и Великобритании, а именно фестивалей и концертов под открытым небом, на которых соединяются музыка, танец, синхронность и много наркотиков, является первым шагом к обнаружению этих